— А это исключено?
— Нет, но я думаю, что это будет большая ошибка.
— О Мария, вы уверены? Смотрите, вы ведь знаете, что я такое: я священник. Я не прошу вас стать моей любовницей. Это было бы мелко.
— Ну уж замуж за вас я точно не пойду!
— Вы хотите сказать, что это совершенно исключено?
— Абсолютно.
— Увы. Но я не могу делать вам непристойных предложений. Не думайте, что это ханжество…
— Нет, нет, я прекрасно понимаю. «Ведь если бы я предал честь, я предал бы тебя».[106]
— Не только честь. Можно сказать и так, но это нечто большее. Я иерей вовек, по чину Мелхиседекову.[107] Это связывает меня определенными правилами, не допускающими двойных толкований. Если я сойдусь с вами, не дав обета перед алтарем, я скоро превращусь в человека, которого вы будете презирать: в священника-отступника. Я согрешу не пьянством, развратом или чем-то иным относительно простым и, может быть, простительным: я стану клятвопреступником. Понимаете?
— Да, прекрасно понимаю. Вы нарушили бы клятву, данную Богу.
— Да. Вы понимаете. Спасибо вам.
— Я уверена, что вы со мной согласитесь: я бы очень странно выглядела в качестве жены священника. И… простите меня, Симон… мне кажется, вам не жена нужна. Вам нужно кого-нибудь любить. Разве вы не можете меня любить, не втягивая в это совершенно посторонние вещи — брак, постель и все прочее, что, по-моему, не имеет ни малейшего отношения к предмету нашего разговора?
— Вы очень требовательны! Вы что, совсем не знаете мужчин?
— Почти совсем не знаю. Зато я хорошо знаю вас.
Слова будто сами вырвались, и я тут же пожалел о сказанном, но ревность оказалась быстрее меня:
— Не так хорошо, как Холлиера!
Она побледнела, отчего ее лицо приняло оливковый оттенок.
— Кто вам сказал? Хотя можно не спрашивать: он сам, конечно.
— Мария! Мария, верьте мне, это совсем не то, что вы думаете! Он не хвалился и не проболтался по глупости: он был несчастен и рассказал мне, потому что я священник, а я не имел права даже заикаться об этом в разговоре с вами!
— Это правда?
— Клянусь.
— Тогда слушайте меня, потому что я скажу вам правду. Я люблю Холлиера. Я люблю его так же, как вас, — за то, что вы прекрасны в своем собственном прекрасном мире. Я как последняя дура хотела Холлиера в том смысле, о котором говорили вы. Я не знаю и никогда не узнаю, почему это случилось, — потому ли, что я хотела его, или потому, что он хотел меня. Но это была огромная ошибка. Из-за этой глупости, которая не принесла мне ни черта хорошего, между мной и Холлиером встала некая преграда и я чуть его не потеряла. Думаете, я хочу, чтобы это повторилось с вами? Неужели все мужчины — жадные дураки и думают, что не бывает любви без этой особой уступки?