– "Святые мученики
Севастьян и Зоя, молите Бога о мне".
Затем вторую:
– "Огради меня,
Господи, силою Честнаго и Животворящего Твоего Креста и сохрани мя от всякаго
зла".
Животворящего... Еще
одно слово, вчера услышанное.
– Да, Заинька, –
говорила тогда бабушка, – когда такими словами огородишь себя, то ничего не
страшно. Эти ж слова не людьми придуманы, они нам с неба спущены. Божиим словом
огородишься – в Руке Божией находишься, а если черным словом, то в лапе
бесовской, – бабушка медленными плавными движениями перекрестилась.
Перекрестилась сейчас и
Зоя, вздохнула и твердым шагом пошла домой, говоря про себя еще одну молитву из
бумажечки:
– "Боже, милостив
буди мне, грешной".
– Ну, здравствуй,
мо-лит-вен-ница, – сама мама предполагала, что в ее голосе будет гораздо больше
силы.
Возможно, большая часть
ее, предназначавшаяся для дочери, в картину ушла.
– Здравствуй, – тихо
сказала Зоя.
– Предательница.
– Я не предательница,
мама, я была бы предательницей, если бы не крестилась.
– Это как же? – очень
удивленно смотрели мамины глаза на дочь.
– Тогда бы я предала
Христа.
Дернулась было мамина
рука, однако дальнейшего движения пока не последовало.
– Ну-ка, покажи-ка его,
хранителя вселенной. Я уж тут с бабкой твоей поговорила.
– Ты не будешь ее
убивать, мама?
– Подумаю. Сначала с
тобой разберусь. Ну!
Зоя вытащила нательный
крестик на веревочке. Мама взяла его в руки и уперлась в него тяжким взглядом.
Будто гвозди вбивала в руки и ноги Распятого, изображенного на кресте. Или так
показалось уставшей уже Зое. Мама с силой дернула за крест, но веревочка не
оборвалась
– Мама, если ты сорвешь
его с меня, я другой одену.
Мама прикрыла глаза,
часто задышав, постояла так немного и, подняв веки, спросила:
– Не отдашь?
– Нет.
– Это окончательно?
– Да.
– А чего слезу пускаешь?
– Я молюсь, мама.
И будто звон послышался
в ушах мамы. Она секунду постояла, прислушиваясь, и тут ее прорвало. В доме
мамы имелось много чего специфического для ее многочисленных хобби: например,
охотничий нож фирмы "Золинген", а также кожа гренландского моржа, в
виде плетеного упругого хлыста. После охоты вторая ее страсть была верховая
езда. Она ходила в платный манеж и хлыст предназначался для понукания лошадей.
Ни разу им не воспользовалась, ибо лошади безропотно слушали Зоину маму. И вот
взлетел хлыст в маминых руках над обнаженным задом Зои, и сидела она на ней,
как на лошади. Боль от первого удара была почти невыносимой. И после этого
удара Зоя поняла и поверила, что теперь она вынесет все. Потому что –
"почти". Полосующая сила моржового хлыста была едва ли слабее
золингеновской стали, хотя, конечно, гвоздей кнут не рубил. Но и малой доли той
жуткой силы, что обрушилась при первых ударах на Зоину обнаженность, хватило
бы, чтобы превратить ее в кровавое месиво, а боль сделать непереносимой.
Непереносимой – значит, нельзя перенести, значит, обязательно сделаешь то, что
от тебя требуют, раз не перенес. И когда свистящая, полосующая сила касалась
уже обнаженности, вырвалось из всего ее существа: