Гордость всегда Богу
противится, а смирение кланяется. А скольких осуждала я в своей жизни: папу вот
твоего или если кто в очереди толкнет... Даже мысли о мщении были — вот какой
ужас.
А что говорит Господь?
Он говорит: «Мне отмщение, и Я воздам». За кротких Он сам, если надо, отомстит.
А еще что говорит? «Не судите, и несудимы будете» — вот как говорит.
Вдруг мимо нас вверх
стрелой Ангелы промчались: несли кого-то к Свету. Бесы врассыпную от них
разлетелись. Я у своих Ангелов спрашиваю: «Это кто же? Святой какой
преставился, что без задержек пролетел?» «Нет, —говорят, —это знакомая твоя
нищенка из храма, которой ты много раз милостыню подавала. С тобой в один день
померла. И никакая она не святая: и нерадивая была, и жадна изрядно, и
приворовывала даже, и обманывала...» «Так как же?» — спрашиваю. «А так, —
говорят Ангелы. — Зато она за всю жизнь не осудила никого, и все грехи и грешки
ее за это в прах рассыпались. Так Господь рассудил». Вот, Катенька, что такое
не осуждать других, вот какая на это мера у Бога.
Я-то все дрожу, а Ангел
Хранитель мой откуда-то вдруг мешочек вынул! А в мешочке монетки золотые
позвякивают. Как швырнет он этот мешочек бесам! «Вот, — говорит, — вам выкуп за
нее. Это ее добрые дела, которые она на земле делала». А те смеются, ревут:
«Мало, мало!» Тогда Ангелы говорят: «Она все эти грехи исповедала перед Богом
на исповеди ». А те еще громче ревут: «Знаем, знаем! То-то и оно, — орут, — что
только исповедовала, только перечисляла, но не каялась — мы-то знаем!» А вот
тут они соврали. Каялась я, Катенька, сильно каялась — в меру сил своих,
конечно. Как сама я несовершенна, так и покаяние мое несовершенно... Однако
смотрю — в руках у меня щит появился. Это здесь, значит, такой образ покаяния.
Их главный бес только хотел меня когтем вниз сдернуть — я и загородилась им.
Клацнул только коготь по щиту, а меня не задел. Бес даже завизжал от обиды и от
боли. Вдруг вижу, у одного Ангела в руках меч засверкал, небольшой такой. «Ага,
— думаю, — не иначе молитвы за меня отца моего духовного, ныне здравствующего,
в бой пошли».
— А кто это духовный
отец, бабушка?
— Это священник,
которому ты грехи свои исповедуешь и у которого советов, как жить, спрашиваешь.
Вижу, спускается
огромный меч, даже смотреть на него больно — так сверкает. Сразу я догадалась,
что это ходатайство за меня покровительницы моей — мученицы Василисы, меня ведь
тоже Василисой зовут, в день ее памяти у меня именины. Начали Ангелы мои от
бесов этими мечами отбиваться, а те не пропадают никак, не отступают.
Уворачиваются и визжат: «Мало, мало!» Заплакала я горькими слезами, духовными.
Ох, Катенька, а духовные-то слезы горше земных, соленых! Вот и итог твоей
жизни, гордячка, — это я о себе так подумала. — Вот она, страсть-то какая,
гордыня: раз уж укоренилась, так даже молитвы святых с трудом вырывают ее,
проклятую!»