- Ну что, пойдешь ко мне жить?
Я посмотрела на бутерброд. Подняла глаза на солнце. Прикинула, сколько времени уж прошло и как далеко мы ушли от земляничных полян, и что ягод мне до вечера теперь точно не собрать. Оценила масштабы грядущей головомойки и вероятность того, что она перейдет в очередную порку крапивой или вожжами… и кивнула.
Почти до заката мы ходили по лесу - я прежде никогда не забиралась в чащу так далеко. Тирнари отдала мне одну из корзин и маленькую лопатку, оставив себе нож. К вечеру моя корзина была полна на две трети.
- Хорошо! - и мы повернули к заходящему солнцу.
Всю обратную дорогу я гадала - как живет травница? Представлялись то хоромы с железными воротами, то землянка с сушеными змеиными головами под потолком. Оказалось, не так и не эдак. Справная изба-пятистенка в часе ходьбы к югу от деревни. За избой - большой огород. Но не с огурцами или тыквами, как было принято в деревне, а с разными травами. Я узнала фиолетовые цветы душицы, белые мелиссы лимонной, лиловые тимьяна. И над всем этим душистым великолепием стоял пчелиный гул.
- Пчел не боишься? - подняла черную бровь Тирнари.
Я помотала головой. Совсем не боюсь! Наоборот, после одного случая этим летом я стала считать их друзьями. Тогда несколько деревенских подростков подкараулили меня на опушке, когда я возвращалась из леса. Сначала просто начали обзываться. А потом попробовали повалить и содрать юбку. Чем такое может кончиться, в свои девять лет я знала - и дралась, как бешеная. Расцарапала Ельке ногтями щеку до крови, другого укусила чуть не до кости… и рванула бежать. К деревне дорогу мне перекрыли, вот я и помчалась к поляне с пасекой. Парни кинулись следом, крича на ходу, что с этой шалавой сделают… Я не нашла ничего лучшего, как опрокинуть один из ульев, содрав крышку. И влетела в гудящее черное облако. Трое бросились за мной… а потом, еще резвее, от меня. Точнее, от пчел, которые искусали их так, что шеи стали толще, чем щеки. А глазки и вовсе в щелочки превратились.
Вечером к Сибиру пришел с жалобой сам староста Хрунич. А потом меня избили так, что два дня я не могла ни сидеть, ни работать. Лежала на скамейке в горячке. Тогда уже тётка Фарина пошла к старосте и устроила тому скандал - что девка для дела нужна. А если хочет игрушку для своего балбеса, так пусть сам и кормит. Я случайно - из сеней - услышала пересказ этого разговора. Тогда я поняла две вещи - что Фарина за меня вступилась, и, что пока не придут женские недомогания, трогать меня не должны. Что будет потом - я думать боялась. Мужчин я ненавидела. Всех.