Боль в руке – как звенящий колокол, ясная и проникающая. Может, все-таки кость сломана? Глаза наполняются слезами, но он скорее умрет, чем прольет хоть одну.
– Я забыла про твою руку, – говорит она. – Честное слово, прости меня!
– Оставь меня в покое.
От дрожи в собственном голосе он ярится еще сильнее, отодвигает плечом Джилли и здоровой рукой поднимает опустевшую банку. И продолжает идти, не разбирая дороги, просто от Джилли подальше.
– Ну, не надо, Джек! – догоняет она его. – Не будь ребенком. Я не хотела, я же сказала.
– Джилли, я тебя предупреждаю.
– Слушай, давай ты меня тоже стукнешь? Я не буду давать сдачи, обещаю.
– Не хочу я тебя бить.
– Хочешь-хочешь!
– Не хочу! И заткнись.
– Я же знаю, что ты чувствуешь. Я же тоже это чувствую. Так что не пытайся мне соврать.
– Ладно, может, и хочу. Но я не дурак. Даже если ты не дашь сдачи, все увидят. И достанется мне, а не тебе.
Какое-то время они молчат. Джек снова может шевелить пальцами, боль в руке уходит. И тут Джилли говорит:
– А давай влезем в океан.
– Чего?
– Никто не увидит, что делается под водой. И ты меня ущипнешь. Как захочешь сильно. Как захочешь долго. Я не шевельнусь и не пикну. И будем в расчете.
Это заставляет его остановиться. Он смотрит в синие, как бассейны, глаза сестры, жутко серьезные. Она встречает его взгляд, не говоря ни слова. Он знает, что она всерьез. Он ощущает ее честность и решимость, силу такую же мощную и потенциально разрушительную, как вихри урагана Белль, и столь же недоступную влиянию извне. Она пугает его не только своей неумолимой цельностью, не признающей препятствий и не знающей ни сомнений, ни колебаний, но и тем, что это вызов, как было вчера, когда она подначила его войти в воду. «Иди, а не то…» Он отворачивается.
– Все равно синяк будет.
– Мы сядем по горлышко. – Джилли все еще смотрит на него, не моргая. У нее на все есть ответ. – Ущипнешь меня через купальник. Тогда никто не увидит.
Джека слегка мутит. Как вообще до такого дошло? Был какой-то момент, где он чего-то сказал или сделал, с виду совершенно невинное, но это запустило цепную реакцию причин и следствий, приведших к здесь и сейчас? Если бы он только мог определить этот момент, удержать его мысленно и призвать достаточную волю и желание – или отчаяние, – мог бы он изменить его… и тем изменить историю? Не это ли случилось вчера, и не раз, а дважды? По крайней мере дважды, потому что это могло бы случиться и больше раз, только изменения такие мелкие, что он их просто не заметил. Может быть, это происходит непрерывно, и процесс ревизии идет секунда за секундой под поверхностью сознания, а результаты ему видны – если вообще видны – в мимолетном ощущении дежа-вю.