Опешившие от неожиданности комбат и партизаны вскинули автоматы, но из вагона почти одновременно раздались полные тревоги голоса:
— Свои! Свои, братцы!
— Свои! Не стреляйте…
Партизаны застыли в недоумении: как это «свои», когда все в немецкой форме?! Правда, говорили они на чистом русском языке. Наконец они поняли в чем дело: это были небезызвестные партизанам власовцы.
Прозвучала короткая команда Никитина, и один за другим бледные от страха власовцы стали выпрыгивать из вагонов и складывать оружие. Это были преимущественно рослые, плечистые, чисто выбритые, молодые парни в длинных отутюженных шинелях и начищенных до блеска кургузеньких жестких сапогах. Все на них было немецкое, только кокарда да нарукавная нашивка с цветами флага императорской России отличала этих выродков от чистокровных арийцев. Над трехцветной нашивкой красовались три желтых буквы «РОА», что означало «Русская освободительная армия».
От этого щеголеватого сброда повеяло мертвечиной, чем-то давно и безвозвратно канувшим в вечность. Казалось, будто перед глазами мелькают кадры дореволюционной кинохроники…
Двадцать восемь обезоруженных власовцев партизаны повели ускоренным маршем параллельно продолжавшей двигаться дивизии. Сидевшие на подводах партизана встречали и провожали пленных градом презрительных словечек. Торопливо скользя по грязи, власовцы шли, опустив головы, и лишь некоторые с завистью поглядывали на партизан, ничем не запятнанных советских людей, сражавшихся за свою Родину… О чем думали эти люди, шагавшие по русской земле, сами русские, но вставшие в ряды заклятых врагов своей страны?
Пока колонна дивизии проходила через переезд, партизаны приводили паровоз и вагоны в полную негодность. Вскоре переезд опустел.
В полдень части дивизии расположились на отдых. Дежурные роты заняли оборону. В помещение, занятое комендантским взводом батальона, где под охраной сидели власовцы, пришел майор Никитин. Надо было решить, как быть в дальнейшем с этим отребьем.
Когда Никитин перешагнул порог комнаты и пленные, как по команде, встали на вытяжку, перед ним оказался рослый чернобровый власовец с широченными плечами.
Комбат пристально всматривался в лица соотечественников, одетых в ненавистную всем честным людям на земле форму гитлеровского вермахта.
— Что ж, гады, молчите?
Никто не шевельнулся. Только позади Никитина кто-то из партизан тихо выругался.
— Говорите «свои», «свои», а почему заорали только тогда, когда мы дверь открыли? А? Небось, надеялись улизнуть, сукины дети?!
И снова никто не ответил.
Никитин уставился на чернобрового власовца, что первым попался ему на глаза: