Подземный госпиталь тускло освещался лучинами и каганцами Язычки пламени вздрагивали всякий раз, как сюда доносились отзвуки взрывов.
Раненые лежали в тесноте на сохранившихся койках, на каменных уступах и в проходах. Медикам приходилось переступать через лежащих. Слышались стоны и мольба: "Пить... пить...". Как фантастическая нелепость звучал здесь вперемешку со взрывами дребезжащий голос:
Утомленное солнце
Нежно с морем прощалось.
В этот час ты призналась,
Что нет любви...
Вращалась на патефоне полустертая, хрипящая пластинка. Рядом, на каменных "нарах", лежал хозяин инструмента с забинтованной, казавшейся гигантскою головой и слушал - в сотый, вероятно, раз - свою единственную пластинку.
В это танго вплетались взрывы, стрельба, стоны раненых и безнадежные голоса:
- ... пить... пить...
Отсек в глубине пещеры освещался шипящим и трещащим куском провода.
Раненые - кто мог еще передвигаться - собрались здесь вокруг умирающего комиссара.
Его глаза горячечно блестели на стянутом, обросшем бородой лице. Комиссар то бредил, то приходил в себя.
Солдатик с самодельным костылем держал руку умирающего и уговаривал его..
- Не надо, товарищ комиссар, не надо говорить, доктор сказал слыхали - нельзя вам говорить, опять кровь хлынет...
Но комиссар не слышал его и пытался подняться на локте:
- ... шахматы сбросить только... и сначала, сначала играй...
У соседней койки черная от копоти девчонка в истрепанной гимнастерке санинструктор Ковалева - перевязывала окровавленную, разбитую ногу лейтенанта, который метался в бреду. Маша прислушивалась к голосу комиссара.
- ... нет, не получается...- бормотал он,- не переиграешь... нет, нет, нет...
И затих.
Солдат положил его руку на грудь.
В отсек вошел хирург - сам едва живой, он остановился у койки комиссара, постоял вместе со всеми молча над умершим. Потом отошел к раненому лейтенанту.
- Так же все, без сознания,- сказала Ковалева. Раненый лейтенант стонал и метался в беспамятстве. Хирург наклонился над его ногой.
- Лейтенант,- сказал он, рассматривая рану,- лейтенант Иванов, ты слышишь меня? Ампутировать придется ногу... Ты слышишь, Сергей?
- Слышу,- неожиданно внятно ответил лейтенант.
- И сам знаешь - наркоза нет. Вытерпишь? Надо жить. Недаром же тебя Маша из-под огня тащила...
- А что, Яша, никак нельзя?..
- Нет, друг, нельзя. И ждать нельзя. Дело твое плохо. Очень плохо.
- Ну что ж, валяй...
- Черт,- сказал хирург.- Попробую все-таки почистить.
Вертелось "Утомленное солнце".
Шла операция.
Лейтенант лежал на операционном столе, и санинструктор Ковалева держала его. А он впился руками в ее плечи, скрипел зубами и смотрел в искаженное болью и сочувствием Машино лицо.