Оттуда он отправился на остров Скадан, который в то время как раз находился в Боденском озере и потому назывался остров Херинг; а местные жители называли его Аппельбау. На этом острове был небольшой монастырь, аббат которого славился на всю округу своим молитвенным рвением и вздорным нравом. Вальтер зашёл в монастырский храм, в котором гулял ветер и трава прорастала сквозь плиты пола. Аббат как раз говорил проповедь, а братья сидели на каменных скамьях и слушали, низко склонив головы. В разгар проповеди Вальтер уронил на пол свой посох, и тот загрохотал, точно колесница Ильи-Пророка. В церкви началось смятение; братья все, как один, встрепенулись, вскинули головы, а кое-кто даже свалился от неожиданности со скамьи. Аббат прервал свою речь и вперил в Вальтера горящий яростью взор, так что у того душа ушла в пятки, - которые, к слову говоря, были так грязны и мозолисты, что никак не могли служить достойным вместилищем для бессмертной души. Некоторое время аббат оглядывал с головы до ног оробевшего Вальтера, а затем жестом подозвал к себе одного из монахов и велел ему:
— Пойди и спроси у того человека, сколько он хочет за свой посох.
— Отче, - в изумлении воскликнул Вальтер, - я с радостью подарю вам мой посох, если вы скажете, на что он вам понадобился.
— А ты сам разве не видишь? – ответил аббат. - Говорю тебе, нет лучшего средства для того, чтобы будить этих бездельников всякий раз, когда они засыпают на моей проповеди. И как это я сам не додумался до такой простой вещи?
— Раз так, - сказал Вальтер, - то берите и меня, отче, вместе с моей грешной душой, впридачу к этому посоху.
— Что ж, - сказал настоятель, - если нет иного способа его заполучить – я согласен. Но смотри, как бы тебе не пришлось об этом горько пожалеть.
Так Вальтер Рюдигер выбрал себе монастырь по нраву и по сердцу. А сожалел он об этом впоследствии или нет, о том вы узнаете в свой черёд.
О грушах
Как уже было сказано, в Швабии остров Скадан называли Аппельбау, то есть Остров Яблок, хотя ни одной яблони на нём никогда не росло, а росли только груши. Весь монастырский сад был засажен исключительно грушевыми деревьями, и этому были свои причины. Во-первых, из-за того, что их плоды росли очень высоко, братьям легче было удержаться от соблазна сорвать потихоньку парочку-другую без благословения аббата, а во-вторых, это давало повод аббату говорить, что его монахи день-деньской ничего не делают, только груши околачивают.
А между тем монахи проводили свои дни в неустанных трудах и молитве, да и само околачивание груш, кстати сказать, было делом весьма нелёгким. Когда урожай созревал братия выходила в сад, вооружившись длинными шестами и корзинами. Трое или четверо принимались трясти грушевые деревья и лупить шестами по веткам, а остальные стояли внизу с корзинами наготове и тщетно ожидали, когда хотя бы одна из груш упадёт в их объятья. Но груши всё не падали и не падали, а знай себе покачивались среди зелени, посмеиваясь и сияя золотистыми, нежно-румяными щеками, покрытыми коричневыми веснушками. Приходилось долго обнимать, трясти и колотить дерево, пока оно не начинало неохотно расставаться со своими плодами. Самые же стойкие из груш так и не поддавались ни на уговоры, ни на колотушки, и их уже братья снимали с помощью лестницы. Случалась иногда, что в самый разгар этой борьбы мимо сада проходил аббат, и если стук палок ненароком выводил его из молитвенной сосредоточенности, он яростно оглядывался на ближайшее дерево, и с того мигом осыпались все груши до единой. По окончании сбора урожая монахи несколько дней подряд варили груши в меду, и тогда над озером плыл такой сладостный аромат, что даже чайки, побросав свою рыбу, слетались на него, точно мухи. В хорошие годы варенья получалось так много, что излишки его братья отвозили на осеннюю ярмарку, а на вырученные деньги покупали садовые инструменты и церковную утварь.