Ну, вот. Жил Герман в монастыре, никуда, конечно, оттуда не выезжая. Зато со всех концов империи к нему понаехало множество народа, желавшего у него учиться и слушать его проповеди. Ему очень трудно было говорить. Трудно размыкать сведённые постоянной судорогой губы и ворочать больным языком. Но он прославился как красноречивый проповедник, остроумный в беседе и непобедимый в диспуте. «Он был ревностным защитником своих тезисов, бодрым и изысканным в речи и всегда готовым как к быстрому ответу на вопрос, так и к отражению любого нападения в споре». Страшно даже подумать, какой ценой ему давалась эта лёгкость и бодрость. А его работоспособность вообще кажется чем-то фантастическим, почти неправдоподобным. Человек всё время сидел в своём кресле, в одном и том же положении. Сидел, скрючившись, не двигаясь и преодолевая боль. И сочинял трактаты по алгебре и гармонии. Развёрнутые и захватывающие трактаты о звездах и планетах. О навигации и измерительных системах. Об устройстве астролябии и других астрономических приборов. При этом он не только описывал эти приборы, но и пытался их усовершенствовать. Узнав о том, что его брат Вернер собирается идти в какое-то долгое паломничество, изобрёл специально для него новую разновидность солнечных часов, с которыми тот мог путешествовать, как с компасом. Он занимался и музыкой – разбирался в устройстве инструментов, совершенствовал нотную грамоту, сочинял гимны Богородице. Благодарственные гимны. Сидя всё в том же кресле, всё в том же положении, он благодарил Бога за всё и сочинял для Него музыку. Трудно сказать, действительно ли он был автором тех гимнов, которые ему приписывают – в те времена искусство было анонимным. Но это красивейшие гимны средневековой латинской гимнографии, едва ли не самые популярные и в современной католической литургии. И уже одно то, что их авторство приписывают именно ему, кое о чём говорит.
Ещё он составил огромную историческую хронику, использовав при работе над ней ни много ни мало – пятьдесят четыре источника. Все их переработал, упорядочил и выстроил в чёткую логическую систему. Историки до сих пор от неё в восторге. Называют её художественной поэмой имён и событий в форме математической таблицы. Не могу понять, как это можно соединить в одном, но им виднее. А ещё он писал и настоящие поэмы - дидактические поэмы о смертных грехах и тому подобных серьёзных вещах. Писал их лёгким, почти античным стилем, соединяя нравоучительность с иронией. Мельпомена наставляет сестёр-монахинь в христианских добродетелях – поистине оригинальный и изящный поворот для дидактических стихов. Он вообще был остроумным, деликатным и сердечным человеком. В монастыре его очень любили и всегда приходили к нему за помощью и утешением. И он, сидя в своём кресле, утешал братьев и, как мог, старался их развеселить.