Стоя на Яузском мосту, я смотрела вниз, на чёрную маслянистую воду, и примеривалась, как лучше спрыгнуть. Прыгать не хотелось. Было холодно, и к тому же я не предупредила на работе о том, что сегодня не приду, и чувствовала себя из-за этого несколько неловко. Вздохнув, я поёжилась и бросила вниз для пробы попавшуюся под руку ледышку. Она ушла под воду без единого всплеска, с тихим шелестом, как будто я кинула её на в речку, а в овсяное поле. Это меня сильно удивило.
Следующие четверть часа я была занята тем, что швыряла в реку различные попадавшиеся под руку предметы. Все они скрывались под водой с шелковистым шуршанием. Иногда к этому шуршанию присоединялся еле слышный звон и сухое постукивание, словно там, внизу, кто-то тряс сухие гороховые стручки. Я поняла наконец, что это такое. Это шуршала трава лугов. Тех лугов, что были с той стороны. Известно, что если кто-то со своей стороны видит воду и волны, то тот, кто находится с другой стороны, видит летний луг с высокими, сладко пахнущими травами. Здесь плавают лодки, баржи и всякий мусор, а там ездят золочёные колесницы, запряжённые дикими конями, весёлые молодые всадники с медно-рыжими волосамии и лицами, выкрашенными синей глиной, а также всякие сенокосилки и комбайны «Фортшритт». При таких обстоятельствах топиться было совершенно невозможно. Я облегчённо вздохнула, отряхнула с рук снег и пошла на работу. Сердце больше не болело.
В старой деревенской церкви мы таскали тяжеленные серые доски, чтобы освободить место для штукатуров. На разбитом полу лежали тонкие узорные тени от оконных решёток. Снаружи, за решётками, качались ветки цветущей липы и радостно орали галки.
Неловко повернувшись, я сильно ободрала руку краем доски. В глазах моих тотчас поплыли привычные алые круги, я присела на заляпанную извёсткой скамейку и стала примериваться, куда бы упасть.
— Вот только без этого, хорошо? – всполошилась моя подруга. – Я что тут, одна всё это буду перетаскивать? Сиди тут, дыши глубже и не вздумай чего… а я пойду, за йодом сбегаю и за нашатырём. Смотри, если свалишься – убью. Можно, Зоя Васильевна?
— Убить-то? Как же можно – это грех большой, - ответила, выпрямляясь, маленькая старушка Зоя Васильевна – староста здешней церкви.
— Да нет! За йодом сбегать можно?
— Беги, а чё ж, - разрешила Зоя Васильевна, сняла, не торопясь, свои пыльные разлохмаченные рукавицы и подошла ко мне.
— Ишь ты, как рассадила, - сказала она, с удовлетворением разглядывая мою рану. – Ну-ка, положи сюда руку. Вот сюда, на тряпочку.