У меня тоже был свой Крысолов. Только он не играл на флейте. А может быть, это была Снежная Королева. Только она не ездила на оленях и ничего не говорила про верность и про вечность. Она вообще была не очень разговорчива.
В первый раз это случилось во время прогулки. День был ослепительно-белый, томительный, пахнущий полынью и жёлтой пижмой. Я шла, загребая пыль тапочками, которые назывались «чешки», хваталась за придорожные стебли, царапая до крови ладони, бурно рыдала и скандалила сама с собой. Мама, тётя, сёстры и ещё какие-то родственники шли далеко впереди меня с твёрдыми беспощадными спинами и не оборачивались. Я знала, что они не обернутся, и где-то в глубине души хорошо их понимала. Солнце злорадно палило сверху, раскалённый песок, попадая в тапочки, колол и жёг пятки, голова гудела от жары и ярости, и воздух дрожал перед глазами, и всё внутри бессильно дрожало, захлёбываясь злостью и отчаянием. На минутку я замолчала, чтобы перевести дух, и вдруг поняла, что вокруг меня – пустота. Только дорога, небо и солнце. Я замерла, вслушиваясь в страшную знойную тишину, затем обомлела от неожиданного ужаса и тоски, присела на корточки и заскулила. И тогда ко мне вышел он.
Только это была – она. Высокая, широкоплечая, в просторном белом платье, полотняной косынке, покрытой в кружок, и вышитом бело-красном фартуке. Она вышла из пыли и солнца, тихо прошла сквозь густой, колеблющийся от зноя воздух, взяла меня за локоть и легко, без усилия, поставила на ноги.
— Ну, что? – сказала она. – Пойдём, что ли?
Я не спросила – куда пойдём. Я почему-то и так знала, куда.
— Я не пойду, - сказала я. – А мама как же? А Костик? А Наташка?
Она чуть усмехнулась и поправила на голове косынку. И я поняла ещё отчётливее, чем прежде, что ни мама, ни Костик, ни Наташка больше ко мне не вернутся. Они ушли, оставив меня на дороге. Они уже не помнят, что я есть. Они забыли.
— Нет, - сказала я. – Я не пойду. Я не могу. Я боюсь.
— А ты не бойся, - сказала она, всё так же усмехаясь и глядя на меня без сочувствия, но и без осуждения. – Что уж теперь бояться-то. Бойся – не бойся – всё одно ты наша. Пойдём, касатка. Тебе ж самой хочется.
Ладонь её была твёрдой, прохладной и нежной, а глаза – задумчивыми и насмешливыми.
— Пусть хочется, - сказала я, осторожно вынимая свою руку из её руки.. – Мало ли кому чего хочется… Мне домой надо.