Графиня Эндовер была светловолосой, как и её брат, и тоже довольно высокой, но его резкие, угловатые черты более мягко воплотились в миловидном женском лице. Облачённая в платье цвета морской волны, сидевшее как влитое на её безупречной фигуре, леди Эндовер представляла собой прекраснейшую женщину из всех, что Кэтрин доводилось видеть. Даже не будучи au courant[6] новейших веяний, мисс Пеллистон была уверена, что платье графини являлось последним писком моды, сшитым вручную лучшими couturieres[7].
Почти ослеплённая блеском хозяйки дома, Кэтрин начала мучительно осознавать тусклость собственной внешности. А муки совести, которые по прошествии последних нескольких часов жестокостью уже ничем не уступали рою разъяренных ос, отнюдь не добавляли уверенности в себе. Она едва смогла кивнуть в ответ.
— В какого рода беде?
Хотя голос леди Эндовер прозвучал весьма дружелюбно, подозрительный взгляд, брошенный ею в сторону брата, вызвал два ярких пятна на щеках Кэтрин. К счастью, мисс Пеллистон была избавлена от необходимости отвечать, потому как лорд Рэнд одарил сестру красноречивой гримасой.
— Не надо смотреть так, словно это моих рук дело, Луиза. По крайней мере, не я заварил эту кашу.
Оторвавшись наконец от созерцания соблазнительно выстроившихся в ряд графинов, он занял место рядом с её сиятельством.
«Будто, — мелькнуло в голове у Кэтрин, — ему вдруг стало очень неуютно». Хотя девушка не была уверена, что не приписывает лорду Рэнду свои собственные чувства. Сама же она горячо желала тихо просочиться сквозь обюссонский ковёр [10], тем самым избежав необходимости представлять свое возмутительное поведение вкупе с его ужасными последствиями на обозрение досточтимой леди.
— Так что ты натворил, Макс?
— О, прошу вас, — перебила Кэтрин. — Мистер… его милость был сама доброта, и это всё, на самом деле, моя вина.
— Это не ваша вина, не могу понять, какой чёртов идиот забил вам голову подобной ерундой: якобы вы должны вымаливать прощение за то, что поступили, как любая другая женщина в здравом уме. Проклятье, Луиза, можно подумать, что эта окаянная страна всё ещё живёт в Тёмных веках [11].
— Должна признать, что пока не вполне понимаю, о чём идёт речь, — ответила ему сестра. — Может, мисс Петтигрю удастся объяснить лучше.
Мисс Петтигрю до сих пор удавалось сносить все унижения без слёз. Теперь же, будучи обвинённой в нелепости, она наконец дала им волю. Грудь Кэтрин вздымалась, а слёзы, которые она тщетно старалась сдержать, весьма затрудняли попытки разобрать выпаленное ею скандальное признание.