мы способны содержать заметно большую армию, чем имеем сейчас. К тому же около ста тысяч человек из тех, кого насчитали немцы, — это офицеры запаса, призванные всего лишь на курсы переподготовки, и через несколько недель они и так будут отправлены по домам. Если, конечно, немцы не вынудят нас объявить мобилизацию.
Это заявление вызвало шок. Причем не столько потому, что мы впервые привязали численность армии к имеющемуся населению, сколько потому, что наше поведение теперь разительно отличалось от того, которое мы демонстрировали еще год-полтора назад. Так что все вокруг начали прощупывать позиции друг друга и прикидывать расклады. А Даннегер доложил мне, что деятельность австрийской и немецкой резидентур на территории России резко активизировалась. Это позволило ему обнаружить еще несколько вражеских агентов. Я порекомендовал ему пока никого не трогать, но озаботиться тем, чтобы поставляемые ими сведения показывали ситуацию в нужном нам свете.
Вся эта возня продолжалась до октября, как вдруг Османскую империю, еще окончательно не вылезшую из Итало-турецкой войны, атаковал лелеемый Сазоновым и Николаем (меня в эту «лужицу» не очень-то пускали) Балканский союз. Это сразу изменило всю стратегическую ситуацию, мгновенно поставив нас в совершенно идиотское положение. Поскольку изначально-то Балканский союз создавался против Австро-Венгрии. Причем, как выяснилось, вывернуться ей помогли наши вроде как самые близкие союзники — французы. Так что никто, и я в том числе, теперь вообще не понимал, кто теперь наш союзник и в каком составе противоборствующих группировок разразится Первая мировая. Поэтому на переговоры с немецким рейхсканцлером Теобальдом фон Бетман-Гольвегом в Либаву, которые немцы затребовали, разобравшись в наших раскладах, я прибыл в крайне расстроенных чувствах. И с полной решимостью разыграть намеченную мной комбинацию. Мне надоело чувствовать себя идиотом. Пусть идиотами чувствуют себя другие…
Переговоры начались 17 декабря. Рейхсканцлер Германии и министр-президент Пруссии оказался типичным пруссаком, к тому же исполненным апломба и с огромным самомнением. Хотя в уме и воле ему было не отказать. Ну да люди без этих качеств никогда не достигают подобных высот и обречены быть как раз теми самыми «таксистами и парикмахерами»,[54] способными только разглагольствовать на кухне под пиво или сраться в Интернете, самовыражаясь в том, что хотя бы могут словесно наехать на более успешных и реализовавшихся.
Короче, рейхсканцлер вызывал уважение, причем не только умом и волей, но и внешним видом. Вот только апломб и самомнение очень часто нивелируют даже самый сильный ум. И я решил на этом сыграть. Тем более что по тем сведениям, которыми меня снабдил Буров, немцы тоже пока не сильно рвались в бой — для окончательного завершения всех программ подготовки к войне им нужно было еще от полугода до года. Да и потом они готовы были подождать, скажем, до момента восьмидесятипроцентной готовности своих новых дредноутов, так как дату нашей готовности к масштабной войне они, после всех полученных от агентов сведений, относили самое раннее на 1916 год.