Он долго всматривался в него, потом встал, перекрестился и тихо пробормотал:
— Вовремя, вовремя я приехал...
С величайшим трудом ему удалось опять, замкнув сарай, посадить собаку на цепь: она не давалась и укусила его за большой палец правой руки.
...Я проснулся. Во дворе кричали петухи и их звонкое ку-ка-ре-ку смешивалось с ржанием лошадей, с мычанием коров и блеянием овец.
— Проснулся? Хорошо выспался? — услышал я около себя голос моего знаменитого друга.
Передо мной, когда я приподнялся с перины, стоял Путилин.
Он перевязывал палец и был бледен, утомлен.
— Что с тобой? — воскликнул я в испуге, вскакивая. — Что с твоей рукой?..
— Ничего особенного. Собака укусила.
— Когда ты вернулся? Ты спал? Что ты делал? Отчего ты так бледен? — засыпал я вопросами Путилина.
Он усмехнулся печальной улыбкой и ответил мне фразой, смысл которой я не мог тогда понять:
— Бледность лучше зеленоватой синевы, доктор. — Он поглядел на часы.
— Шесть минут шестого. Фургонщикам пора вставать. Одевайся. Хозяева уже подымаются.
Через полчаса мы сидели за огромным пузатым самоваром.
Хозяин опохмелялся. Его лицо было опухшее, сине-багрового цвета.
— Ну, как почивали, купец хороший? — хрипло обратился он к Путилину.
— Плохо, хозяин. Собака всю ночь выла. И так-то заунывно...
— На то и пес, чтоб лаять да выть, — сухо отрезала хозяйка.
— Это справедливо, — поддакнул Путилин.
— Что же, любезный друг: торговать будешь у нас? — продолжал хозяин.
— А то как же? Скоро начну. А потом, к вечерку и дальше в путь двинемся.
И весь день мы торговали.
Торговля шла наславу. Почти все, что было, пошло по хорошей цене.
— Помилуй Бог, если бы я не был начальником сыскной полиции, я с удовольствием сделался бы деревенским фургонщиком! — тихо прошептал мне мой великий друг.
Особенно выгодной покупательницей оказалась молодуха Артемьева.
— Ох ты, раскрасавица моя! — подбивал ее Путилин. — Еще на синенькую разорись! Ишь у тебя какие денежки новенькие!
— Сама работала! — задорно отвечала молодуха.
— А не свекор с муженьком твоим?
Я заметил случайно, как побледнела при этом молодая женщина.
Вечером мы распростились с нашими хозяевами и со всем селом Бараны.
— Так не страшно ехать-то нам? — опять спросил Путилин самого Артемьева.
— Не боись... Никто нас не съест, — хмуро ответил он.
Мы тронулись в путь.
НА ПОЧТОВОЙ СТАНЦИИ
Потянулось однообразное, прямое, как стрела, шоссе, с его неизбежными верстовыми столбами.
Путилин был невозмутимо спокоен, а я, каюсь, испытывал и тревогу и недоумение.
— Скажи на милость, Иван Дмитриевич, куда это мы устремляемся с тобой?