— Нет!
Ялка закричала и забилась, ударила его мешком, замолотила пятками. Михелькин охнул, сдал назад и навалился сверху, в темноте пытаясь ухватить её то за руки, то за ноги.
— Постой... Да погоди же ты... Ах, чёрт...
— Нет, — словно заведённая твердила Ялка и мотала головой, — нет, нет... нет...
— Да успокойся же, ты!..
Нога девчонки в деревянном башмаке что было силы засветила Михелю под рёбра, а затем ещё куда-то (Ялке показалось — в лоб). Михель рассвирепел.
— Ах, сука!!!
Она едва увидела замах и вслед за тем — летящий ей в лицо кулак. Мир перед глазами озарился яркой вспышкой, в голове за глазами что-то лопнуло и наступила темнота. Какое-то время девушка лежала оглушённая и совершенно без движения, а когда смогла соображать, почувствовала, как что-то тёплое, чужое и упругое рвануло болью снизу так, что Ялка не сдержала стона, проникло вглубь и стало двигаться там у неё внутри. На бёдрах стало мокро. Михель размеренно заахал, то наваливаясь сверху, то скользя назад. От отвращения Ялку передёрнуло, сосущий холод опустился из груди в живот и там собрался в одну точку, как свинцовый шар. Лежать было ужасно неудобно, ноги подогнулись, шею нещадно кололи сухие травинки. Она невольно опустила руки и в следующий миг нащупала что-то шершавое и деревянное за отворотом правого чулка.
Нож.
То был тот самый нож, который, уходя, она взяла с собою; она совсем о нём забыла. Страх туманил голову, пальцы судорожно сжали рукоять, и девушка, едва соображая, что творит, рванула нож из-за чулка и слепо ткнула им во тьму.
Михель рванулся, ахнул, захрипел, откинулся назад и рухнул на бок, дёргаясь всем телом. Что-то теплое плеснуло Ялке на живот, она забилась, вскрикнула и торопливо поползла назад из-под Михеля, приподнявшись на локтях и извиваясь, как змея; по лицу её стекали слезы. Отползла, приподнялась на четвереньки и лишь тогда сообразила, что в руках у неё ничего нет — нож остался у Михеля в ране. Она обернулась и теперь с ужасом смотрела, как Михелькин пытается встать, рвёт ворот рубахи, хлипко втягивает воздух ртом и валится на сено окончательно.
Упал.
Подёргался.
Затих.
Коровы переминались с ноги на ногу и удивлённо втягивали воздух, ставший вдруг солоновато-приторным от запаха крови. Свиньи за перегородкой возбуждённо завозились, просовывая рыла в щели, грызли доски и пытались ухватить зубами окровавленное сено.
Только теперь Ялка поняла, что она натворила.
И тогда явился страх.
Девушка и представить не могла, насколько это отвратительно — так откровенно, загнанно бояться. Ялка осознала вдруг, что ей доселе никогда не доводилось испытывать что-нибудь подобного. Страх бился в теле, заставлял дрожать и сковывал движения. Она гулко сглотнула, задышала судорожно, мелко, словно в ледяной воде. Руки её тряслись. Что-то липкое, холодное текло вниз по ногам. За тоненькой стеной прочавкали шаги — кто-то медленно прошёл мимо сарая. Девушка вся сжалась в ожидании тревоги, но снаружи было тихо. Похоже было, что криков и возни в хлеву никто так и не услышал, а если и услышал, то истолковал по-своему, как истолковывал, должно быть, каждый раз.