— Придет время, и ты скажешь нам спасибо, — продолжает тетя.
Я пытаюсь сопротивляться, но тело меня не слушается, перед глазами все плывет, сознание затуманивается.
«Она обманула, это не адвил», — думаю я, а потом ощущаю, как что-то тонкое и острое впивается в мое запястье. Больше я ничего не чувствую.
Это тайна всех тайн, всех бутонов бутон,
Корень дерева жизни и небо небес,
Сердцевина всех почек, надежда надежд,
Самой дерзостной мысли стремительный бег,
Что всегда ты со мной, ты во всем и везде, дорогая.
Это чудо, что звездам упасть не дает,
То, что в сердце моем твое сердце живет.
[8]Из запрещенного стихотворения Каммингса.
Входит в «Полное собрание запрещенных и опасных идей и высказываний», www.ccdwi.gov.org
К реальности меня возвращает чей-то голос. Меня зовут по имени. Я вижу белокурые волосы, они похожи на нимб. Наверное, я умерла, и ученые ошибаются — небеса существуют не только для исцеленных.
А потом черты лица склонившегося надо мной человека приобретают четкость, и я вижу, что это Хана.
— Ты очнулась? — спрашивает она. — Ты меня слышишь?
В ответ я могу только простонать. Хана выпрямляется и с облегчением выдыхает.
— Слава богу, — Хана говорит шепотом, вид у нее испуганный. — Ты лежала так тихо, я даже подумала, что ты… что они… — У Ханы срывается голос. — Как ты себя чувствуешь?
— Дерьмово, — каркающим голосом говорю я.
Хана морщится и смотрит через плечо. За дверью мелькает чья-то тень. Ну конечно — за Ханой приглядывают. Либо за мной установлено круглосуточное наблюдение. Видимо, и то и другое.
Ну хоть голова уже не так болит, правда, теперь боль переместилась в плечи. Я все еще плохо соображаю, поэтому сначала пытаюсь лечь поудобнее и только потом вспоминаю тетю, Рейчел, капроновую веревку и сознаю, что руки у меня привязаны к спинке кровати над головой. Я как будто возношу молитву Всевышнему. Возвращается злость, а за ней волна паники — тетя сказала, что процедуру перенесли на утро воскресенья.
Я поворачиваю голову. Сквозь тонкие пластиковые жалюзи пробивается солнечный свет, в его лучах летают пылинки.
— Который час? — Я пытаюсь сесть, но веревка впивается в запястья, и я вскрикиваю от боли.
— Успокойся. — Хана прижимает меня к подушке и не дает вывернуться. — Сегодня суббота. Три часа дня.
— Ты не понимаешь, — слова скребут по горлу, как колючая проволока, — завтра они заберут меня в лаборатории. Они перенесли процедуру…
— Знаю. Я слышала, — Хана пристально смотрит мне в глаза, словно хочет донести взглядом что-то важное. — Я пришла сразу, как только смогла.
Даже эта слабая попытка вырваться от Ханы забирает у меня последние силы. Я откидываюсь на подушки. Левая рука совсем затекла за ночь, теперь и все тело начинает терять чувствительность, меня как будто льдом обложили. Бесполезно дергаться. И надеяться не на что. Я потеряла Алекса навсегда.