— Немцы Россошь взяли, к Кантемировке подходят, — услышал Казанцев его низкий хрипловатый голос.
— Совсем рядом.
— Боже ж ты мой! Да когда ж это было такое…
— Ближе к делу, товарищи. — Юрин сполз с подоконника, подошел к распахнутой двери, где на порожках дремал неизвестно зачем попавший на это совещание старик Воронов, вернулся назад. — Срочно готовьтесь к эвакуации. Увозите все, что можно. — Взял у агронома полоску газеты, стал вертеть новую цигарку. — Хлеб, все запасы съестные, что отправить нельзя, — раздавайте колхозникам. Скот, какой есть, — отправляйте завтра же. Это тебя касается, Казанцев. Опыт есть.
— Я не поеду, Роман Алексеевич! — тихо сказал Казанцев.
— Как это не поедешь?! — остановился перед ним Юрия, просыпал табак и тяжело, одышливо засопел.
— Ехать не с чем — быки, лошади… Да и стар я.
Взгляды всех скрестились на Юрине: что скажет?
— За отказ трибунал полагается. Время военное. Но не можешь — оставайся, — прикинув, видимо, что-то свое, отходчиво согласился Юрин, смял в потном кулаке пустую газетную полоску, бросил в угол. — Кому-то и оставаться нужно, а то вернемся, какими глазами будем смотреть на людей.
— Из вас остается кто? — тяжело поднял насупленные брови Казанцев. Говоря «вас», он имел в виду райкомовцев.
— Может, и останется кто, — увернулся от прямого ответа Юрин.
— Что ж, поживем — увидим. Таким, как я, немного осталось. — Крупные, в синеватых узлах вен руки Казанцева легли на колени, плечи обвисли, и взглядам сидевших по лавкам и за столом представилась обширная бурая лысина старика в венчике сивых волос и крепкая, не старческая спина.
— Характерами, Казанцев, меряться не время, — устало и недовольно отрубил Юрин.
— Куда ехать, Роман Алексеевич? Кругом немцы, — возразил один из бригадиров.
— Кто тебе сказал?
— А вы сами послухайте, какие страсти рассказывают военные, а особо беженцы. Из-под Калитвы бегут. А до Калитвы-то рукой подать…
— Немец вдоль Дона растекается, обозы перехватывает.
Юрин вскинул квадратную голову, окатил всех замерцавшим злобой ввглядом:
— Поменьше слухайте паникеров разных. Есть такие — специально слухи сеют.
— Нет, Роман Алексеевич. Зря брехать не станут. С полдня вчера как прорвало…
— До вчерашнего не брехали.
— Эх!.. — тяжкий вздох, матерщина.
Когда вышли из правления — меркли звезды, гасли Волосожары. В глубокой и чуткой зоревой тишине особенно гулко грохотали ошипованные колеса, перекликались сиплые голоса. С меловых круч со стороны Богучаровского шляха все спускались и спускались к хутору и шли полем через пшеницу военные и гражданские, в большинстве одиночки.