— Поклянись мне, что будешь осторожна и что завтра вечером придешь к Никосу.
— Обещаю. Клянусь. — Она в последний раз поцеловала его.
— И… послушай, я буду в институте, у телефона. Звони мне время от времени, если можешь.
— Если нам не перережут линию.
— Конечно.
— Да.
— Я су, хрисе му.[5]
— До свидания, любовь моя.
Элени побежала к воротам университета. Рядом, разбившись небольшим лагерем, несли дозор два молодых человека и девушка, они открыли дверь перед Элени и впустили ее. Элени обернулась, помахала ему рукой, и огонь костра осветил ее лицо, пылавшее от воодушевления. Казалось, она идет на праздник.
Клаудио поднял воротник куртки, чтобы укрыться от легкого, но пронизывающего ветра, который дул с севера, беспрепятственно проходя по всему проспекту Патиссион, длинному и прямому. Небо было ясное и звездное в эту ночь с пятницы на субботу. Элени права: что может случиться в столь прекрасную ночь, накануне выходного дня?
Он уже не хотел спать и раздумывал над тем, чтобы пойти на площадь Омонии, где всегда открыт бар, купить свежую газету и выпить хорошего турецкого кофе. Быть может, там окажется и какая-нибудь итальянская газета: «Ла Стампа» сразу же стала освещать студенческие волнения, на первой странице, а вот «Каррьере» еще не начала о них писать.
Он достал из кармана неначатую пачку «Ригас» и закурил сигарету, спрятавшись от ветра за фонарным столбом. Когда он поднял голову, ужасный звук внезапно разрезал спокойный ночной воздух, и чудовищная машина выехала из бокового переулка, а потом остановилась перед ним, ослепляя его фарами. Затем она повернулась, разрывая асфальт гусеницами, и двинулась по направлению к университету, за ней следовали два грузовика. С противоположной стороны быстро шел еще один танк. Через минуту они остановились перед Политехническим, повернув орудийные башни на колоннаду атриума.
Клаудио прислонился к фонарю и стал бить кулаком по холодному железу, снова и снова, до боли. Элени оказалась в ловушке.
Он бросился бежать по лабиринту улиц у подножия Ликабета, так быстро, что сердце его разрывалось. Потом остановился, задыхаясь, и снова помчался дальше, без цели, а потом наконец оказался на огромном пустом пространстве площади Синтагмы. Перед зданием Парламента два эвзона проходили взад-вперед своим торжественным шагом, неся караул у Могилы неизвестного солдата. Их черные, с золотом, кители поблескивали в ночи, белые юбочки развевались на ветру. Издалека они выглядели такими маленькими, что походили на кукол, вроде тех, какими доверху полны витрины туристических магазинов на Плаке. За их спинами спал вечным сном нагой мраморный воин, и слова великого человека прошлого, высеченные на камне над ним, казались проклятием в эту злосчастную ночь.