Что касается убитого, то его зовут Митрофан Осипович Елатьменский. В Рогожской староверческой общине он был кем-то вроде исполнительного директора, а Арсений Иванович Морозов — председатель совета директоров.
(Полицейские дружно хмыкнули от такого образного сравнения).
— До общины дошли сведения, что в Нижнем Новгороде появилась и готовится для продажи на ярмарке неизвестная рукопись протопопа Аввакума Петрова…
— Что значит «для продажи на ярмарке»? — перебил Гаммеля полицмейстер. — Ее выложат на прилавок?
— Конечно, нет. Нижегородская ярмарка — не только самый большой в мире торг, но и ежегодная подпольная сходка староверов всех основных толков и сект: поповцев, беспоповцев, духоборов, скопцов, молокан и даже бегунов. Здесь они собираются в тайных моленных домах, обсуждают накопившиеся за год важнейшие вопросы и принимают по ним решения, обязательные к исполнению всеми членами секты. Как я понял, хозяин рукописи — кто он, мне не известно — предложил ее на своего рода закрытый аукцион основным толкам: кто больше даст. Рогожская община, узнав об этом, выделила пятьсот тысяч рублей для приобретения рукописи…
— Пятьсот тысяч! — ахнули Каргер и Лыков, а Благово стукнул молча себя кулаком по колену.
— Пятьсот, — подтвердил ювелир, — и эти деньги лежат у меня сейчас в сейфе, в моем магазине. Точнее, там не хватает пятидесяти тысяч, их забрал Елатьменский вечером того дня, когда его убили. Он пошел знакомиться с рукописью и взял с собой задаток. Бандиты заявились ко мне именно за этими деньгами.
— У кого рукопись? Ах да, вы же уже сказали…
— Ей-богу, ваше превосходительство, не знаю. Митрофан Осипович ничего об этом не говорил, а я и не спрашивал. Мое дело — хранить его кассу, и не более.
— Почему именно вам рогожцы доверили хранить деньги? У них же здесь полно своих лавок, с сейфами, с охраной.
— Серьезные рогожцы, кроме Арсения Морозова, еще не приехали; ярмарка по-настоящему развернется лишь к двадцать пятому числу. Местным поповцам они не доверяют: у рогожцев, как в любой организации, свои интриги. А я — семейный ювелир Богородско-Глуховской и «викуловской» ветвей фамилии фабрикантов Морозовых, которые последние двадцать лет руководят Рогожской общиной.
— Скажите, господин Гаммель, — вмешался Благово, — почему рукопись, пусть даже и самого Аввакума, стоит таких огромных денег? Полмиллиона рублей не может стоить ни одна рукопись.
— Эта может. Речь идет об уникальном документе. Было обнаружено, уж не знаю как и у кого, идеологическое завещание Аввакума, написанное его собственной рукой, в яме, за две недели до его страшной казни на костре «за великие на царский дом хулы». Завещание было вынесено из Пустозерского острога в полых посохах группой единомышленников протопопа. В нем около двадцати листов, наполненных последними откровениями и наказами Аввакума. Для любой из ветвей старообрядчества это бесценный документ, потому что его можно не показывать другим толкам, а цитировать выборочно наиболее устраивающие данный толк строки. И тем самым доказать, что именно их течение единственное истинное, ибо следует последним заветам учителя. Сейчас между крупнейшими толками идет борьба за главенство в старообрядческой среде, а следовательно, в среде промышленно-торгового капитала России, который в недалеком будущем возьмет власть в этой стране. Сегодня уже расколы контролируют более восьмидесяти процентов оборотов в торговле, основных видах промышленности, банковском деле и подбираются к железным дорогам. В завещании же Аввакума, как в каждом подобном документе, можно найти цитату на любой вкус, на любую ветвь раскола; важно иметь монопольное право трактовать его, выбирая наиболее выгодный для себя контекст. Вот за это право и идет тайная борьба.