— Это можно. Ну-ка, — грозно повернулся эсэсовец к Жоре, — марш отсюда!
Тот быстро, как мышь, шмыгнул к дверям.
— Мы ждем, — снова начал Лингардт. — Говори, ты писала листовку?
— Я.
— Вот это другой разговор, — повеселел гестаповец. — Какие же обстоятельства заставили тебя писать большевистские листовки против великой Германии?
— Вы арестовали хлопца, с которым я дружила. Вечером арестовали, а утром без суда и следствия расстреляли. За что уничтожили моего близкого друга? Я была в отчаянии. С горя и написала эту листовку про корюковские события.
— А откуда тебе стало известно об этих событиях?
— О них говорили на базаре.
— Какой же смысл распространять то, что уже известно людям?
— Не знаю. Павловский правду говорил: я делала это в состоянии отчаяния.
Лингардт помолчал, потом склонился к Краузе, который вел протокол допроса, и, переговорив с ним, обратился к Нине:
— Расклеенные по городу листовки тоже твоя работа?
— Моя.
— И ты все это делала сама?
— Да.
Лингардт усмехнулся:
— Странно. Как тебе это удалось? Сама и ночью, когда запрещено ходить… Кто помогал тебе?
— Никто не помогал. Вы видели, до чего дошел Павловский из мести моему другу Володе Янченко. А я мстила за Володю Янченко, за его смерть. Ни с чем не считалась, ни о чем больше не думала.
— Трудно все-таки поверить, что ты сделала это одна.
— Я рассказала вам все, как было. Отпустите моих одноклассников. Они ни в чем не повинны. Мы действительно собирались только для того, чтобы повеселиться и потанцевать.
— Ну, это уж мы решим без твоего совета! — резко ответил Лингардт. — Томме! — крикнул он надзирателю. — Отведи девчонку в камеру.
Тот немедля исполнил приказание.
Когда дверь за ним закрылась, Краузе спросил:
— Откуда появился здесь новый надзиратель? Кто он? Из какой части?
— Вчера прислали к нам из команды выздоравливающих трех человек. А этот парень — ефрейтор Томме. Он был ранен под Сталинградом, чудом уцелел, вместе со своим оберстом[5] кое-как добрался до Сновска и тут провалялся пару месяцев в госпитале. Похоже, что исполнительный и дисциплинированный солдат.
— Да, похоже, — подтвердил Краузе, — сохраняет хорошую выправку, хоть и прихрамывает.
…И снова Нина провела бессонную ночь. Бесконечно обдумывала свое поведение на следствии. Правильно ли она сделала, признавшись в распространении листовок?.. В конце концов: правильно. Потому что благодаря этому немцы могут освободить ее товарищей-одноклассников. Ведь добиться от них ничего невозможно. Они же в самом деле ничего не знают… А кто распространил листовку, немцам уже известно. «Может, и освободят моих подружек?.. Их — может быть… А меня? Что ждет меня?..»