Логике душевная боль не поддавалась. Бесполезно было объяснять самому себе, что мертвых не воскресить и что ты тут совершенно ни при чем. Все слова отступали перед рыданиями несчастной матери, доносившимися из салона. Несмотря на то что в машине ехала пациентка, Данилов сел рядом с водителем. Не потому, что хотел оградить себя от неприятного зрелища и рыданий, которые, должно быть, были слышны и снаружи, а потому что не мог чувствовать себя лишним, никчемным, беспомощным. Вера – молодец. Нашла какие-то успокаивающие слова, пыталась пробить ими стену, которую разум матери, не могущей смириться со смертью своего ребенка, воздвиг между собой и окружающим миром.
— Володя, ты бы ее полечил покрепче, что ли? — рискнул высказаться Петрович. — Прямо мочи нет слушать…
— Так можно и до остановки дыхания долечить, — ответил Данилов. — В амбулаторных условиях купирование столь сильного стресса не производится. К тому же…
Он хотел добавить еще пару соображений, но вместо этого оборвал себя на полуслове и стал смотреть в окно, словно увидев в нем нечто интересное, доселе невиданное.
Так и ехали. Петрович гнал, как мог, чтобы поскорей доехать до места назначения – сто двадцатой больницы: Данилов смотрел в окно, пациентка то плакала, то звала свою Дашеньку, Вера держала в своих руках ее руку и что-то негромко говорила; Эдик, бледный и растерянный, стараясь занять себя чем-нибудь, то мерил пациентке давление, то пытался сосчитать ее пульс, а Проскурников безуспешно пытался заснуть.
Наконец машина свернула с оживленной улицы на тихую, миновала открытые ворота и подъехала к приемному отделению.
— Нам не сюда, — напомнил Данилов.
— Да, верно, — спохватился Петрович, описывая крюк по больничной территории. — Прошу!
Сдали больную быстро, без проволочек.
— Эй, сержант, садись – отвезем обратно! — крикнул Петрович Проскурникову, увидев, как тот пешком направился к воротам.
— Спасибо, — обернулся Проскурников. — Мне обратно только завтра, я свое уже отработал.
— Везет же людям! — Петрович посмотрел на часы и горестно покачал головой. — Куда мы теперь?
— Ташкентский проезд, дом семь, квартира двести двадцать четыре, — ответил Данилов. — Женщина семьдесят два, плохо с сердцем.
— Знакомый адресок… — Петрович наморщил лоб и стал похож на Винни-Пуха.
— Малявина Александра Ивановна – бабушка божий одуванчик, как можно забывать постоянных клиентов?! — напомнила Вера, просунувшись в передний отсек.
— Точно! — просветлел лицом Петрович. — Ну, слава тебе, господи! Хоть отдохну, пока вы ее лечить станете.
— Что за бабушка божий одуванчик? — спросил Эдик.