— Лежи-молчи, —
пробурчал Петрович, поднимая автомат. — Ну надо же, заехали в гости, —
посетовал он.
— Зря ты ввязался, —
пришел в себя Гамлет и попытался встать.
Алексий протянул ему
руку, тот, немного подумав, принял помощь, и встал на ноги. Обрел скрипучий
голос и лысый.
— Слышь, монах, я не
знаю, кто ты, но ты зря влез.
— Убью, сволочь, —
плакал Ахмед.
Петрович вдруг с
нежностью посмотрел на автомат и предложил:
— А, может, это... Ну...
Мочить-точить... Пришить их тут всех, чтоб проблем не было. Земли много —
зароем. А?
После этих слов даже
Ахмед притих.
— Они же, падлы,
мстительные, мы же их, типа, унизили, — мотивировал Петрович.
— А ты сможешь? — криво
ухмыльнулся Гамлет.
— Да как два пальца об
асфальт! Я жить спокойно хочу, а эти же искать будут, мстить. А так, че, убрали
мусор в помойку. В аду уже заждались. Че тянуть-то, давить-мутить. Памятник
поставим, героям криминальной революции. А?! — Он вскинул ствол в сторону
Ахмеда и сделал это настолько уверенно, что тот засучил ногами, пытаясь
отползти в сторону.
— Нас искать будут, —
предупредил третий, что в это время обретался на крыльце.
— Че вы — клад, чтоб вас
искать? — скривился Петрович.
— Слышь, Ахмед, —
включился Гамлет, — а, похоже, у этого мужика намерения серьезные, и он прав. С
мертвыми проблем меньше.
— Монах, ты скажи
че-нибудь... — попросил вдруг лысый.
— Да не может он, немой,
я же говорил, — ответил за него Гамлет.
— Слышь, монах, я за
всех своих пацанов убитых молебны заказываю... Только был бы Бог, он бы такого
беспредела не допустил. Не мы такие, жизнь такая, слышал?
Алексий только посмотрел
на него печальным взглядом.
— Осуждаешь? — вскинулся
навстречу взгляду Кила. — А, может, жалеешь? Я знаю, ты смерти не боишься,
потому что веришь в бессмертие. Но я тоже не боюсь смерти, потому что уважаю
себя. Так что можешь сказать своему другану, если хочет стрелять, пусть
стреляет. Я, когда в это дерьмо лез, сразу знал, что в любой день пристрелить
могут...
— Себя-то ты уважаешь, —
признал Петрович, — но больше, видимо, никого, валять-катать.
— Братов своих уважаю, —
ответил лысый, — а всю эту хлюпающую оленятину, которую все доят... За что ее
уважать? Они же бараны! Их стригут, а они только блеют... Тьфу! — он смачно
сплюнул.
— Здесь че? — пришел в
себя со стоном четвертый бандит, которому Петрович сломал ключицу.
— Смерть твоя, — повел в
его сторону автоматным стволом Петрович.
— Э, блин, — то ли
испугался, то ли расстроился поражению тот, — он заряжен!
— А то я думал — он
мыльными пузырями стреляет, валить-коптить, — ухмыльнулся Петрович.