— Зря ты вмешался, —
снова обратился к Алексию Гамлет, — что теперь с ними делать?
Алексий подошел к
Петровичу и потянул на себя автомат. Тот немного удивился, но отдал оружие.
— Монахам, вроде как, нельзя,
— только и сказал он.
Инок же в течение
нескольких секунд точными движениями превратил оружие в кучу деталей. Никто не
успел сказать и слова. Затвор и рожок с патронами он положил в карман, а
остальное кинул на свою тачку, которую тут же покатил к куче с мусором.
— Пацифист, — вспомнил
слово Петрович.
— Э! Он, между прочим,
бабла стоит! — вспомнил о своем Ахмед, словно еще минуту назад ему не угрожала
смерть от этого оружия.
— Молодец монах, —
ухмыльнулся лысый.
— Вам не понять, —
задумчиво сказал Гамлет.
Алексий вывалил мусор в
кучу и снова вернулся в разрушенный храм.
— Врач здесь есть? —
простонал тот, у которого была сломана ключица.
— Слушай, Гамлет, —
хитро прищурился Ахмед, — если твоя деревня сгорит, мы тут не при чем...
— Моя деревня уже сгорела,
— спокойно ответил Гамлет.
В это время на площадь
влетел, подпрыгивая на ухабах, уже знакомый «Беларусь». Дверца открылась, из
кабины спрыгнул на одну ногу Михаил, в руках у него была монтировка:
— Ну, кто тут опять нам
жить мешает?! — крикнул он, но тут же растерялся, увидев Алексия с тачкой
мусора.
Остальные инвалиду
просто не ответили.
* * *
— Леш, а если придется
стрелять в людей, как это сообразуется?.. — Антон замялся, подыскивая
правильные слова.
— С верой? С заповедью
«не убий»? — опередил его Алексей.
— Да.
— Ты же знаешь, Антон:
«Несть лучшей доли, чем положить жизнь свою за други своя». Этого долго не
могли понять враги христианских государств. Они шли и думали, что им подставят
другую щеку...
— Нет, я все понимаю,
первый раз начинаешь стрелять, когда в тебя палят те, кто уже не раз это делал.
Это понятно. Я даже представляю себе суматоху и скоротечность современного боя.
Но можно ли победить, не стреляя?
Алексей внимательно
посмотрел на друга, вспомнил свои разговоры с отцом.
— Можно, — тихо ответил
он, — так победил Спаситель.
Потом они долго молчали.
Они вообще последнее время много молчали, и, казалось, в этом молчании больше и
прямой и метафизической связи, чем в обычном разговоре. Так и получалось,
начнут разговор, а итог его уже ясен. Да и понимать за годы дружбы научились
сначала с полуслова, потом — по взгляду, и, в конце концов, по молчанию. После
училища они уже почти не говорили о каких-то бытовых, бренных вещах, не
обсуждали красоту женщин, не сравнивали технические характеристики автомобилей
или военной техники, не плевались от новостей, а если попадали в шумную
офицерскую компанию, были со всеми только для того, чтобы быть. Да и что
говорить — армия молчунов не любит. Друзья и не были молчунами, просто время
своего личного общения им было жалко тратить на преходящее, временное,
сиюминутное. При этом Антон оставался все тем же — подвижным, общительным и
целеустремленным. И только в минуты, когда он был с Алексеем, он
«притормаживал», начинал смотреть не только вокруг, но и внутрь себя, и любое
слово в их разговорах обретало совсем иную ценность, другой вес, другую силу… И
все же самым значительным становилось молчание.