Сквозь смерть и время (Бураков) - страница 17
Окна наши выходили во двор, в котором стояли штабелями метровые дрова с небольшими проходами между. Забрав свою порцию еды, я отправился в казарму, поскольку у меня сильно болела нога, которую я натер при ходьбе, и забравшись на верхние нары, начал смотреть в окно. Двор пустовал. Вдруг я вижу, как под конвоем немцев остановилась группа людей в гражданской одежде и с лопатами в руках, и в одном из проходов начали копать большую яму. Продолжая наблюдать в окно, я оцепенел от ужаса. Перед ямой стояли мужчины и женщины, некоторые держали детей на руках. А впереди них находились немцы с наведенными винтовками. Раздался залп и еще одиночные выстрелы. Люди падали в вырытую яму…
Я пролежал в казарме до вечера, не будучи в состоянии опомниться от ужасной картины. Пришедшему товарищу я поведал о виденном…
Через неделю, после пребывания в этой казарме, всех нас отправили в Тильзит, где за городом в песках находился полигон. Его огородили проволокой и устроили три лагеря: один для нашего комсостава, другой для солдат и третий для литовцев, латышей и эстонцев, бывших в советской армии; шел слух, что их вот-вот отправят домой. Пищу они получали лучшую чем мы, кроме того много их работало на кухне у немцев и на хлебном складе. На кухню их водили первыми, так что для нас оставались объедки, да вода. Хлеба выдавали две буханки на пять человек, причем хлеб был зацвелый, старый: после того как расковыряешь и выбросишь плесень, оставалось не больше 100 граммов. Жиров не давали совсем. Один советский майор, с орденом Красного знамени на груди, когда шел на обед одним из первых, заявил протест коменданту лагеря против недоброкачественности хлеба. Майора забрали, и больше никто его не видел. Прошел слух, что его расстреляли. В лагере не разрешалось разводить костров, спали на голой земле, счастливы были те, у кого сохранилась шинель, но большинство имело только гимнастерки, тепла они не давали. По лагерю все время ползли слухи, что всех отправят на работу в Германию, дадут сносную пищу и одежду.
Утром, после того как сводят на водопой, пересчитывают — не убежал ли кто за ночь. В это памятное утро, мы как всегда стояли в нашей двадцатке, с нами находился один матрос, который во время счета продолжал пить воду из котелка. Увидев это, фельдфебель до того рассвирепел, что вырвал котелок и ударил матроса палкой по лицу. В ответ на это пленник сильным ударом кулака сшиб фельдфебеля с ног и бросился в середину пятитысячной толпы. Тут все смешалось вместе, в лагерь ворвались немцы с овчарками и началось повальное избиение прикладами и палками, спрятаться было некуда, повсюду люди натыкались на приклады или рычащих собак. Раздалось несколько выстрелов, что еще больше создало панику; я бросился бежать от ворот, как почувствовал сильный удар по голове и потерял сознание. Когда я очнулся, увидел, что все пленники лежат на земле, а немцы ходят и выбирают, кто одет в матросскую форму. Потом всех отобранных увели и больше мы их не видели. Среди нас некоторые оказались тяжело ранеными. Нашлись доктора, оказавшие им первую помощь. На другой день, 1 августа 1941 года, отобрали 2000 человек, в число которых попал и я, посадили в товарный эшелон и повезли. Ехали неделю. Раз в сутки, на остановках, давали воду и освобождали вагоны от мертвых, а раз в двое суток давали на 5 человек двухфунтовую булку; не выдерживали главным образом пожилые люди. Их было много среди нас. Находились они ранее в строительных батальонах — по постройке дотов, огневых точек, аэропортов и иных военных объектов. Так что, когда нас стали выгружать, в нашем вагоне осталось 43 человека. Навсегда остались в памяти детали этой поездки. Помню, как заскрежетали тормоза, паровоз дернулся и остановился. Послышался громкий разговор и лай собак, со скрежетом открылась дверь. Солнечные лучи пробежали но лежащим людям, никто не хотел вставать, и только когда немцы влезли в вагон и начали прикладами винтовок и пинками подгонять — вышли из вагона. Глаза блуждали кругом, в поисках воды, но речки не было. Построив нас и опять пересчитав, немцы, под рычание овчарок, повели нас вглубь леса. Накануне прошел дождь, на дороге образовались лужи и, несмотря на то, что вода перемешалась с грязью и конским навозом, мы все же цедили эту воду через края гимнастерки или оторванную подкладку пилотки. Воду черпали банками и котелками, которыми обзавелись еще в казарме. Сзади ехало несколько военных подвод, подбиравших обессилевших и умерших; их, как дрова, бросали на подводу, друг на друга. Кто был поздоровее выбирался на верх, остальные же задыхались под телами своих товарищей. Часа через три колонна подошла к местности обнесенной колючей проволокой: по бокам стояли вышки с часовыми, несколько бараков для охраны. На воротах висела вывеска: «ШТАЛАГ 311–11 С».