— Но не все же тридцать лет ты был таким. Во всяком случае, в восьмидесятых, с дурацкой стрижкой и пластинками на зубах, ты увидел бы в ответ разве что это…
Она вытянула руку и сделала неприличный жест. Момент был выбран идеально — Джек расхохотался.
— Меня пугает то, что мы так мало помним, — уже серьезно сказал он. — И так много забываем. Секунда — и все пропало: до боли знакомые черты вдруг теряют четкость, лица сливаются.
Бет кивнула:
— Как это страшно…
— Я уверен, что с этими снимками не связано ничего плохого.
— Надеюсь, ты прав.
Просматривая том за томом, Джек чувствовал, как тускнеет идеальный язык. Слова кружились перед ним и завивались в спираль — хрупкие, как крылышки насекомых. Он нашел сборник рассказов и очерков Борхеса на испанском, открыл оглавление и отыскал пресловутую «китайскую энциклопедию» с забавной классификацией животных: ручные, сказочные, не поддающиеся дрессировке, бесчисленные, гуляющие на воле — и так далее, в том же шутливом тоне. Он вернулся к началу — к короткому отрывку, озаглавленному (разумеется) «О философском языке Джона Уилкинса».
Писатель-авангардист и литературный критик Борхес высоко ценил Уилкинса за разнообразие интересов и планы лунных городов, но не желал тратить время на детальный анализ «универсального языка» с его двусмысленностью, избыточностью и неполнотой. Разумное и хорошо мотивированное объяснение с долей сожаления — с таким не поспоришь.
По мере того как сгущался мрак и дыхание Бет становилось ровнее, Джек понимал, что совершил ошибку. Было что-то сверхъестественное в этом манускрипте. Увидев его за пределами церкви, пропал Эш. Джек успел заметить его молчаливое изумление, и теперь страшно даже подумать, что могло с ним случиться. Что, если манускрипт посвящен вовсе не идеальному языку, а чему-то… далекому от идеала?
Следующее утро выдалось солнечным и теплым. Под безоблачным небом по синей глади бухты скользили яхты, хлопая парусами, раздавались крики чаек. Джек не видел всей этой красоты — в исповедальни солнечный свет не проникал, и склеп неизменно оставался холодным и темным.
На визитке Эша значились только его рабочие телефоны. Джек звонил весь день, но никто не отвечал. Впрочем, чему тут удивляться — ведь воскресенье. Что ж, придется ждать до завтра. Он позвонил Питеру и попросил домашний телефон Эша, но тот его не знал. Джек бродил по церкви, как некогда Фрэнк, сжимая в руках манускрипт, и, по мере того как шло время, текст казался ему все менее многообещающим.
Вовсе это не идеальный язык. Ничего подобного. Возможно, подделка — или мистификация, как сказал Эш. Но Эш пропал, и Джек не мог избавиться от мысли, что его исчезновение каким-то образом связано с манускриптом. Вмешалась какая-то темная сила вроде той «таинственной скорби», что встревожила здешних монахов.