Он чувствовал себя
невообразимо старым: как деревья на Цветном бульваре. Нет. Еще старше! Как этот
город. “Я ворон! Мне триста лет! — шептал он себе. — А впереди еще триста! И
еще!” Внешне он выглядел на пятьдесят, но это был чистой воды обман. Просто
однажды процесс старения у него переместился внутрь его сухого жилистого тела,
и затаился там, скрывшись от глаз окружающих. Там, внутри, постепенно все
высыхало и перекручивалось от старости, там все осыпалось и отслаивалось,
превращалось в труху и прах. Незаметно для окружающих, но не для него самого…
Как же он стар!
Понимание этого пришло всего несколько лет назад. В тот день прямо из окна
этого кабинета он наблюдал грандиозное шествие: тысячи, сотни тысяч людей с
иконами и хоругвями, с пением молитв двигались от Кремля по Никольской в
сторону Большой Лубянки к Сретенскому монастырю. Они шли мимо его альма-матер,
мимо пустого гранитного постамента, мимо него самого. Что это было? Ах, да!
Праздник Владимирской иконы Божией Матери — шестьсот лет как принесли ее на
Москву. Шел дождь. Да! Проливной дождь. А он с удивлением смотрел на это
колышущуюся массу людей, на это человеческое море и не понимал: зачем? Раньше
носили транспаранты и портреты вождей — так было надо. А теперь? Зачем? Он
вдруг почувствовал, что не причастен ко всему этому, к тем, кто внизу, что он
свободен; он почувствовал, что старше их всех, и их икон, и их церквей. И еще:
он вдруг ощутил связь с какой-то невообразимой древностью, глубокой и темной,
когда не было еще этих домов, этого города, этой страны. И небо было другим.
Да, другим. Его внутренний взор проник куда-то вглубь за пределы сознания, куда
раньше вход был закрыт, и он увидел старое небо, пугающе необъятное,
удивительным образом включающее в себя разом всю вселенную.
Он увидел, как
чудовищной яркости молния вдруг перечеркнула эту первозданную небесную сферу и
воткнулась в горизонт, и тот вздулся целым морем огня, закрывшим собою все
видимое пространство. Земля закипела, она превращалась в пар, она проседала и
принимала огонь в свое расплавленное чрево. Она будто бы пожирала его. Огонь
медленно погружался в разверзнутую бездну, и небо постепенно очищалось,
возвращая свойственные ему краски и цвета, возвращая себе отнятую огнем
вселенную. Наконец земля, как темница, поглотила огонь, ставший в одночасье ее
узником. Она замкнула над ним каменные своды и оградила этим небо и вселенную
от новых посягательств на их единение…
Это видение промелькнуло
перед внутренним его взором, а шествие все еще перетекало с Никольской на
Большую Лубянку и конца ему было не видно. Он вдруг ощутил себя вороном,
сидящим в гнезде у самого неба. Какие же все они маленькие! — невольно сравнил
он людей внизу с той молнией и с тем огнем. Маленькие! А он стар — вот тогда-то
он и понял это.