Прямой никак не мог
такое спустить на тормозах, тем более этому, как мнилось ему, пацану. Скулы его
напряглись и побелели. Он наполнился бешенством и дошел до той черты, за
которой здравый смысл уже не работает. Чуть приподнявшись, он без замаха
коротко ударил Охотника правым боковым. Удар был настолько молниеносным, что
кадык на толстой шее Кабана успел сделать лишь десятую часть глотательного
движения. Охотник в весе пера должен был без памяти рухнуть на пол, но
случилось что-то невероятное: когда удар уже почти достиг цели, рука Охотника с
немыслимой быстротой выстрелила навстречу его руке, отбила ее в строну, а
другая — в то же мгновение достигла виска Прямого. В глазах у него тут же
полыхнуло фотовспышкой, а потолок стремглав полетел вниз.…
* * *
Неделей раньше. Москва,
Лубянская площадь
Лампочка опять
перегорела. Несколько раз старик безрезультатно щелкал выключателем красивого
настольного светильника, очень напоминающего заветный кремлевский. Опять
двадцать пять! Он попытался ее выкрутить, но рука дрожала, и ничего не
выходило. В сердцах он дернул стеклянную колбу на себя, та отскочила от цоколя,
выскользнула из рук и разбилась, ударившись о мраморную столешницу. Что есть
сил, он надавил на кнопку вызова дежурного. Линия оповещения работала исправно:
через десять секунд дежурный офицер открыл дверь в кабинет. Несколько мгновений
старик морозил его ледяным взглядом, потом, не сдерживая себя, закричал:
— Я же просил следить…
чтобы все было качественное… — он словно стрелял короткими очередями в
отделанную орехом стену напротив. — Завтра Смирнова ко мне… Завтра… Где он,
собачий потрох, берет такую дрянь?.. Эдак, вы мне вместо кофе… молотый куриный
помет подадите… Смирнова мне, в десять… Я его упеку завхозом на Колыму...
Ошалевшее эхо рикошетом
скакало по стенам, расплющиваясь о матовую поверхность ореховых панелей, и
угасало где-то в толще межэтажного перекрытия. Застывший столбом дежурный, как
щитом от басурманских стрел, прикрывался уставными “так точно” и “есть”. Вскоре
старик, отстреляв свой боезапас, отпустил его, а сам, тяжело переводя дух,
откинулся в кресле. Он шарил рукой в ящике стола в поисках флакончика с
валидолом и, как обычно после каждой подобной вспышки, ругал себя: “Зачем я
так? Чего ради? Надо было сдержаться…”
Надо, надо конечно, но
когда это ему удавалось? Быть может, лет двадцать назад, когда не сидел он еще
в этих мертвящих стенах, высасывающих душу, отнимающих последние жизненные
силы. Быть может, в Горьком? Или в Ленинграде? Как давно это было! Теперь он
совсем старик…