По классическому определению Ленина, всякое понятие, всякое значение слова, всякое обобщение есть не прямой, мертвый зеркальный слепок с действительности, а сложный, внутренне противоречивый зигзагообразный акт, включающий в себя кусочек фантазии, отлет от действительности и опасность отрыва от реальности, ухода в фантастику.
Распад самого первичного обобщения у обоих больных представляет как бы разлом этого зигзагообразного акта, из которого у З. сохранен только далее чрезмерно разрастающийся гиперболический «кусочек фантазии», отрыв от действительности, а у К. - первоначальная направленность слова на предмет, т. е. мертвый зеркальный слепок с действительности.
Отсюда открывается прямой путь к пониманию основных особенностей личности и образа жизни обоих больных. Мы можем, замыкая круг нашего исследования, вернуться к тому, с чего мы начали. К. лишен почти всякой внутренней жизни, внутренней активности, он живет интересами момента, он осмысленно и адекватно живет в маленьком мирке, тесно ограниченном в пространстве и во времени. Вся его прежняя жизнь целиком погибла для него. Его сознание есть мертвый зеркальный слепок с той действительности, которую он непосредственно переживает в каждый данный момент. З. полна внутренней активности, она живет исключительно в прошлом, вся во власти основных аффектов и комплексов своего прошлого. Она живет совершенно вне конкретного пространства и времени, она не замечает окружающих ее людей и предметов. Ее состояние может быть определено, как чистый и абсолютный аутизм. Поэтому, если с К. возможно, несмотря на его резко расстроенную речь, адекватное общение в пределах какой-либо конкретной ситуации, то с З., несмотря на ее богатую и прекрасно сохраненную речь, невозможно никакое общение. Так открывается возможность единого пути понимания и обобщения от узких локальных, очаговых расстройств, обнаруживаемых больными, до общих изменений личности, подробно обрисованных в клинической части нашего исследования.
Нам остается еще сказать только относительно основного теоретического вывода, к которому приводит нас исследование больных и который может иметь более широкое значение для понимания психологической природы деменции. Этот вывод заключается в том, что деменция представляется в свете нашего исследования не простым, хаотически построенным конгломератом отдельных исковерканных и утраченных функций, но определенной структурой, целостной, закономерно построенной картиной психической жизни, подчиненной общим психологическим закономерностям, приобретающим качественно-своеобразное выражение при данных конкретных патологических условиях. Как говорит Полоний у Шекспира, «в этом безумии есть система». Эта система, или структура, деменции не обнаруживает простого выпадения или простой утраты интеллектуальной деятельности; она представляется скорее патологически измененной деятельностью интеллекта. Даже деменция, как говорит Лешли, не полностью бессмысленна.