Светлана Георгиевна
Замлелова
ИУДА
повесть
I
Двадцать тысяч лун
сменилось, а душа моя скорбит смертельно, и нет мне покоя ни на мгновенье. Имя
моё леденит уста говорящего и колет ухо слышащего, образ мой гаже осьминога,
едче скорпиона. Проклят я от Бога и среди людей, но не одинок я в мерзости
своей…
Не был я дурным
человеком. Отец мой держал торговлю чёрной шерстью, и я помогал ему в лавке.
Жили мы в Кериоте, к югу от Хеврона, среди каменистой пустыни Иудейской, где
окрестные пастухи пасут чёрных коз и овец своих. Жили мы на Авраамовой улице, в
доме, сложенном из серых камней и увитом лозой виноградной. Росой умывались
опаловые ягоды, и солнце перебирало их лучами своими. Лет же мне было около
тридцати. Собирался я жениться и купить белого осла, на которого в кипарисовом
ковчежце были отложены у меня сто пятьдесят динариев.
Был я как все и мечтал,
чтобы в лавке моей звенели тетрадрахмы, и детишки мои играли подле меня, и отец
спокойно доживал дни свои. Чтобы белый осёл кричал у ворот моих, а Есфирь ночами
обжигала меня ласками.
И как все иудеи ждал я
Мессию. Сколько думал я о Мессии! В час полуночный, не смыкая век, представлял
я, как встанет он на берегу морском, и по слову его принесёт море жемчуг и все
сокровища свои и положит у ног его. И оденет он народ свой в багряницу и голову
каждого украсит кидаром[1].
И вкусит народ иудейский манну небесную слаще той, что ели отцы наши в пустыне.
Дома же у нас любили повторять: «Разве не должен Мессия прийти вскоре? Разве не
обещал Бог народу своему?.. То-то настанет время!.. Не нужно будет возиться с
вонючей шерстью – все народы Земли будут служить евреям!» «Когда же это
будет?», – спрашивал я у отца. «Разве мы замечаем, – отвечал отец, – как ночь
сменяется утром, зима – весною? Не заметим, как новое царство сменит старое…
Век наш не прейдёт, как всё сие будет…»
II
Приближался же праздник
приношения дров, когда со всей страны приносили в Иерусалим дрова для
жертвенника. И вот, отец мой сказал мне: «Пойди, посмотри – одни говорят:
“Великий пророк восстал между нами…”, другие говорят: “Мессия!..” Разве могут в
Иерусалиме не заметить Мессии?..» И я оставил всё и пошёл.
Войдя же в Иерусалим
сквозь Ессейские ворота, направился я к храму, золотой купол которого, похожий
на перевернутую кверху дном лодку, возвышался над городом и слепил всякого, кто
поднимал глаза свои на него. И на дворе иудеев стал искать я место в крытой
галерее, где бы спрятаться от солнца. Но не сразу нашёл себе место, ибо
множество народу со всей Иудеи и Галилеи собралось в храме. Тут и там сидели раввины
со свитками Закона, и вокруг них собирались ученики и любопытные. Многие же из
них спорили, и я спросил у человека в полосатом кетонете[2]:
