В мае 1803 года перемирие закончилось между Англией и Францией. Сообщение о том, что 18 мая Британский флот захватил на море два французских корабля, вызвало у Наполеона Бонапарта неистовую ярость. Он немедленно отдал распоряжение арестовать всех британских путешественников во Франции. Заключению были подвергнуты около десяти тысяч человек. Одних, подобно сэру Ральфу Аберкомби, задержали при посадке на корабль в Кале, других – как только они сходили на французский берег.
Один британский баронет, задержавшийся всего на несколько часов, чтобы насладиться обществом некоей привлекательной парижанки, попал в заключение на одиннадцать лет. Подобное нарушение прав мирных граждан, идущее вразрез с законами цивилизованных государств, убедило англичан, что они имеют дело с необузданным дикарем.
1804
– Останься, прошу тебя!
Голос был полон мольбы, но маркиз все же освободился от рук, крепко обнимавших его, и поднялся с постели.
Переступив через прозрачное газовое неглиже, лежавшее на полу, он поднял свой белый шейный платок и подошел к туалетному столику.
Обернув платок вокруг шеи, маркиз завязал его с ловкостью, которая восхитила бы многих его современников.
Женщина, неотрывно смотревшая на него, и не пыталась прикрыть свою наготу.
Леди Эстер Стэндиш прекрасно знала – она слышала это бессчетное число раз, что ее тело – верх совершенства.
Она лежала, откинувшись на обрамленные кружевом шелковые подушки, обнаженная – лишь две нитки черного жемчуга на прелестной шее – и действительно была великолепна.
Белокурые волосы, голубые глаза, белая кожа – вот атрибуты красоты «несравненных», за которые поднимались тосты в клубах Сент-Джеймса, – и Эстер Стэндиш затмевала всех своих соперниц.
Но в эту минуту она думала не о себе, что было для нее необычно, а о маркизе Мерлине, стоявшем перед ее туалетным столиком спиной к ней, так что его лицо отражалось в зеркале.
Она наблюдала за ним в том ракурсе, который позволял ей оценить ширину его плеч и мускулистый торс, тонкую талию и узкие бедра.
Хотя у него было тело атлета без единой лишней унции, его движения и манеры производили впечатление ленивой небрежности, и окружающие часто удивлялись, как ему удается сохранять такую форму.
«В маркизе есть нечто, делающее его неотразимым для женщин, – говорила себе Эстер Стэндиш. – Может быть, этот его равнодушный взгляд, которым он их оценивает?»
Его полуопущенные веки, привычка растягивать слова и более всего нотка насмешки в голосе, мешавшая понять, серьезен он или шутит, покоряли дам.
«Эти черты маркиза и привлекают женщин, и они начинают упорно его преследовать», – подумала леди Эстер.
