А маленькие человечки, измученные долгой жаждой,
обрадовались: серое небо пролило на их пыльную землю радужный звонкий дождь.
Последний день
Дверь за мной противно скрипнула и все-таки предательски
хлопнула. Ноги не хотят идти. Да и куда? Теперь... После этого... Сел на эту —
как ее? — банкетку. Та-а-а-ак...
Нет, я, конечно, уже был готов. Меня предупреждали, мне
говорили: сходи и проверься. Вот и проверился. «Завтра с вещами в клинику!»
Так! Спокойствие, только спокойствие. Это только пока в
клинику. Это еще только на более серьезное обследование. Но как он это сказал!
Сколько в его глазах было... обреченности, что ли? Да что там! Он говорил это
не человеку, а уже... Словом, не человеку. Спокойствие. Может быть, ему
зарплату снова задержали; может быть, жена на него утром накричала. Да может,
он с детства такой мрачный. Хотя, с другой стороны, если после изучения
анализов, вот с таким лицом, и вот с таким взором, и с таким сокрушением... И в
такую клинику.
Последний день? Как бы это ни было грустно, но давай примем
это. Смиренно, спокойно, с пользой для... Ага, вот ты и не готов даже к ответу
на этот вопрос.
Открыл записную книжку, щелкнул авторучкой и записал первое,
что пришло на ум: «1. Примириться со всеми». Уже неплохо. А что если после
этого следом обида проскочит? Значит: «2. Научиться всех любить». Вот так.
Выхожу на улицу. Вопреки моим надеждам здесь с серого
небосвода по-прежнему моросит мелкий дождик. Медленно, с частыми остановками
иду домой. Жадно вглядываюсь в окна домов, рассматриваю деревья, редких
прохожих, кошек и собак, голубей и воробьев. Замечаю в себе острый интерес ко
всем проявлениям жизни, которая несмотря ни на что продолжается и обнаруживает
себя постоянными шевелениями и копошением, игрой света и тени, отражением неба
в лужах... Дождик собирается в большие капли на моем лице и стекает по щеке на
подбородок — и это впервые не раздражает, а радует.
Это что же, я возлягу на одр, а это все будет и при моих
последних вздохах, и даже после их вечного замирания? И ничего не изменится...
Вон та мокрая кошка, крадущаяся за нахохлившимся воробышком, будет продолжать охотиться;
вот эта береза будет сбрасывать пожелтевшую и надевать новую листву, вот этот
драндулет будет ждать у подъезда водителя и возить его из дома на работу, а
потом на рынок за картошкой...
В этот момент я понял, как я люблю жизнь! Острая жалость к себе
наполнила грудь и перехватила дыхание. Какое-то время хотелось рыдать и выть.
Никто сейчас не мог понять меня, никто не мог помочь. С этим каждый справляется
в одиночку. Всегда почему-то именно в одиночку. Два квартала я жалел себя. Два
квартала упивался абсолютным одиночеством и хождением по краю черной пропасти.