А потом он поднял серые в крапинку глаза — и меня
словно парализовало, обволокло невидимое туманное облако... Поняв, что я в
замешательстве, он опустил глаза и продолжал говорить застенчиво, через силу,
только лишь для того, чтобы закончить начатую мысль. В те минуты я не понимала,
что он говорил, а воспринимала только его интонации, тембр голоса, смущенный
полу-наклон головы, пластичные движения его грубовато-тонких алебастровых пальцев.
Что еще? Помню свои девчоночьи одергивания юбки, жар смущения, разливающийся по
щекам; блаженную улыбку, самовольно растягивающую мои губы по всему лицу,
должно быть, совершенно глупому. Сердце колотилось, каждым ударом отдавая в
висок. Время остановилось...
Когда сознание мало-помалу стало возвращаться ко мне,
первое, что я ощутила, — это настойчивый аромат розы, алым бутоном которой я
пыталась прикрыть лицо от ошеломляющего смущения. Я набралась смелости и
подняла на него глаза, готовые некстати наполниться. В это самое мгновение он
тоже медленно поднял глаза — и между нашими зрачками снова проскочила искра. Мы
удержались на ногах, хотя земля под нами закачалась.
Он улыбнулся, но так, словно просил прощения, словно ему
невольно удалось испугать маленькую девочку, и вот сейчас во чтобы то ни стало
необходимо ее успокоить. Мы поменялись ролями: сейчас он готов был гладить меня
по головке и промокать мои слезы, утешать замершую от страха малышку добрыми
словами взрослого дяди. В эту минуту я наполнялась горячим чувством
благодарности и доверия к нему.
Куда только подевались все заготовленные мною слова,
продуманные, казалось, до оттенков интонации? Куда делся живший в нем
беззащитный взрослый ребенок? Сейчас предо мной возвышался прекрасный и могучий
повелитель, власть которого росла с каждым ударом моего сердца.
От его глаз, голоса, длинноватых с проседью волос, его рук,
наконец, казалось, исходило сияние. Я любовалась его новым обликом и не
узнавала в нем прежнего Павлика, единственно чем раньше подкупавшего, так это
своей безукоризненной честностью и фанатичным правдоискательством. Да-да,
хотите верьте, хотите нет, но сейчас он сиял не внешним лоском, а каким-то непостижимым
внутренним светом.
Пока он вежливым разговором выводил меня из замешательства,
передо мной пронеслись несколько ярких картин, выпорхнувших из прошлого. Вот он
отвечает на экзамене, неловко стряхивая с рукава клетчатого пиджака
несуществующую меловую пыль. Отвечает гладко, без запинок, твердо зная ответ на
вопрос, но, глупый, и этого тоже стесняется. Может быть, потому, что твердые
знания не были у нас в чести, а ценилось другое: смухлевать, списать,
схлопотать свой трояк в зачетку — и в ближайший бар, пить разбавленное пиво с
тощими белесыми креветками.