Он отключил телефон, швырнул его в реку, поймал такси, скомандовал водителю: «На Сельскохозяйственную улицу. Там покажу», — и, прикрыв глаза, погрузился в воспоминания. Когда он стал таким? Как умудрился выхолостить живые чувства: любовь, сострадание, вину, обиду? Да, Ельцин со своей сворой, да, Грачев с прожженным цинизмом, да, потоки лжи, за которыми умело прятали правду о том, как продается и растаскивается на куски Родина. Но почему он? Почему именно у него не хватает сил, чтобы жить и радоваться тому, что есть? Почему Артемьеву удалось сохранить этот огонь во взгляде, а он давно равнодушно взирает на происходящее? Ведь когда-то тоже кипел эмоциями! Мог искренне сопереживать и сострадать! Любить!!! Он вспомнил Лену, чего не делал уже давно. Чем она привлекла внимание Глоба? Ведь к тому времени, как впервые ее увидел, он уже вполне состоялся, если можно так сказать, как мужчина. Правда, настоящей любви, от которой замирает сердце и бросает то в жар, то в холод, Глоб еще не испытывал, не считая, конечно, первой школьной влюбленности. Но те чувства были платоническими и к взрослой жизни отношения не имели. А тут…
Он впервые увидел ее в ресторане на окраине Питера, куда зашел с друзьями, такими же, как он, морскими офицерами, отметить очередную годовщину выпуска. Она сидела за столиком напротив, рядом с атлетически сложенным черноволосым красавцем, который не скрывал своего желания произвести впечатление на спутницу. Девочка ему сразу понравилась: и то, как сидела, как держала вилку, как была одета и причесана. Это потом уже, так сказать, с годами, он понял, что так и случается: живешь себе, живешь на белом свете, и вдруг, в один прекрасный день, встречаешь свой идеал, в котором все, буквально все, доставляет радость, и ничто не раздражает. Он долго смотрел на нее, не обращая внимания на товарищей, которые с удовольствием заказывали водочку, салатики и возбужденно что-то обсуждали, пытаясь скрыть желание поскорее «нормально» выпить и закусить. Их взгляды на секунду пересеклись, и он почувствовал, как мощная горячая волна ударила в голову. Через какое-то время она ушла, сопровождаемая своим «черным рыцарем», а он остался и так разволновался, что даже принятое в изрядном количестве спиртное никак не подействовало. Раньше с ним такое случалось только в моменты душевного напряжения.
Вечером следующего дня он вновь заглянул в тот ресторан, и предчувствие его не обмануло. За столиком в глубине зала сидела Лена (тогда он еще не знал ее имени) и опять в компании красавца-брюнета, присутствие которого почему-то абсолютно не раздражало Глоба. Наверное, потому что он вообще ничего, кроме этой, так запавшей ему в душу, девушки не замечал. Он сел за угловой столик, заказал себе сухого вина и фруктов и стал наблюдать за ними, стараясь не привлекать к себе особого внимания. Ее спутник что-то очень темпераментно ей объяснял, она снисходительно, но без жеманства улыбалась. Несколько раз их взгляды пересекались, и Глоб не видел в ее глазах отчуждения, скорее наоборот: поощрение, любопытство и заинтересованность. Спустя какое-то время он поднялся, подошел к их столику, вежливо попросил у кавалера разрешения пригласить даму на танец и, не дожидаясь ответа, взял ее за руку и повел за собой. Он чувствовал — она последовала за ним, потому что хотела этого. В общем, все получилось настолько естественно, что ошалевший от такой наглости неизвестно откуда появившегося конкурента кавалер не успел вмешаться, и ему ничего не оставалось, как терпеливо ждать окончания танца. Они не разговаривали, но он держал девушку в руках и чувствовал ее. Он вдыхал ее запах и понимал, что это его запах. Всем своим нутром Глоб ощущал, что это его женщина, которую он никому не отдаст.