– Его наказали? – дрогнувшим голосом спросила Маруся.
– Нет. Я, разумеется, рассказал обо всем, как только узнал правду. Донес на Бобра директрисе – старой, очень мудрой тетке, которую мы между собой звали Тортиллой… Она этого дела оставлять не стала, и, разумеется, Бобр получил бы по полной программе, но Даша вдруг стала все отрицать.
– Бобр угрожал ей?
– Нет. Она не хотела скандала, она не хотела быть в центре внимания – я уже упоминал, что после этого случая у нее что-то повернулось в голове. Она не сошла с ума, она просто стала другой. Когда к Бобру весь педсовет подступил с допросом, он заявил, что Рябинина оболгала его. Она якобы курила и сама случайно уронила спичку себе на платье. Но Даша вообще не курила!
– Она сказала об этом?
Арсений отрицательно покачал головой.
– Ей было уже все равно. Она стала какой-то равнодушной, нерешительной, упрямой. Она перестала что-либо чувствовать ко мне, словно Бобр заразил ее своей нелюбовью. По-хорошему, после этого происшествия ее следовало срочно направить к психологу, психоаналитику, который помог бы ей преодолеть этот стресс, но в те времена это было не принято, да и психоаналитиков еще поискать надо было… Словом, уличить Бобра не удалось. Тортилла, конечно, чувствовала, что я говорю правду, что Бобр виноват, но понимала также – доказать это было уже невозможно. Он все отрицал, Даша все отрицала, свидетелей не было, мое заявление – голословное… Тортилла провела с Бобром очень серьезную беседу – дескать, дай только повод! – и он затаился. До выпускных экзаменов оставалось всего полгода…
– Что было с Дашей потом?
– Ничего. Она закончила школу, пошла работать продавщицей в универмаг. Подстриглась очень коротко, растолстела, вышла замуж, родила. Однажды я встретил ее, уже после армии, она отвернулась, словно не узнала меня.
– А Бобр? Что стало с ним?
– Не знаю. Но когда выяснилось, что никакого наказания он не понесет, я словно с цепи сорвался. Я следовал за ним неотступно, я дразнил его, я пытался вывести его из себя, я хотел изничтожить его! Я ненавидел его. Все последние полугодие я только и делал, что смотрел на него – не понимаю, как только дырку не прожег в нем своим взглядом. И чем больше я его узнавал, тем больше поражался. Он – урод. Душевный инвалид… Чудовище! Я не скрывал своих чувств, я все время сообщал, что о нем думаю. Но, ты знаешь, он все сносил – видимо, боялся директрисы, помнил о ее обещании. И только однажды, перед выпускными, заявил, что отомстит мне. Он сказал – «Бережной, ты у меня когда-нибудь за все заплатишь. Я тебя убью».