На соседней аллее послышался смех, чьи-то веселые голоса.
Маруся оттолкнула Урманова, пошла вперед. Тот – за ней. Он был в полной ее власти. Пока желание владело им, Маруся владела ситуацией.
Она сжимала и вертела в руках платок. «Я наброшу ему платок сзади на шею и затяну. Я сильная, я смогу. И потом – фактор неожиданности…»
– Ты никогда и ни о чем не жалел?
– Я? – Урманов поймал ее и снова поцеловал. – Да, бывало… А ты? Ты боишься, что завтра начнешь жалеть об этом вечере?
– Возможно… – усмехнулась Маруся. – А может, и нет. Пока еще не о чем жалеть!
Фонари тускло горели в листве. Ни ветерка. Тьма – густая, липкая, тревожная – обступала со всех сторон. И этот истерический смех неподалеку, и голоса… Отдыхающие решительно не желали отдыхать, их не смущали ни поздний час, ни приближающаяся гроза – ничего. А Марусе свидетели были ни к чему. Они могли помешать.
– Я хочу, чтобы ты ни о чем не жалела, – Урманов взял ее лицо в ладони, поднял его к свету. – Ма-ри-я…
– Нет. Я не люблю, когда… Не называй меня так. Я – Маруся, – упрямо сказала она.
– Маруся. Моя Марусечка…
Он назвал ее так же, как когда-то называл Арсений – «моя Марусечка». Холод скользнул у нее вдоль лопаток. Она так страстно пожелала Леониду Урманову смерти, что даже задрожала.
– Холодно? Пойдем ко мне, – предложил он.
Первые капли дождя ударили по листве, глухо зарокотал гром.
– Пойдем-пойдем, а то промокнем… Я тебя никуда теперь не отпущу! – Урманов настаивал.
– К тебе? Ну хорошо, пойдем к тебе. Только так, чтобы никто не увидел.
– А, понимаю – иначе у тебя будут неприятности! Ты же здесь работаешь… – понимающе кивнул он.
Они договорились, что Маруся зайдет к нему в номер несколько позже.
Дождь лил уже вовсю, вспышки молний озаряли черное небо.
Маруся сбегала к себе, достала из чемодана узкий кожаный чехол. Нож. Обычный кухонный нож, хорошо заточенный… Очень острый.
Она сунула его к себе в сумочку.
В корпус, где жил Леонид Урманов, она зашла с заднего, служебного входа, поднялась по дальней лестнице (у другой, главной лестницы, на этаже обычно всегда дежурил кто-то из персонала).
По ковровой дорожке, заглушающей шаги, побежала по коридору. Одна из дверей распахнулась:
– Сюда…
Она скользнула внутрь и сразу же попала в объятия Урманова.
– Ты так долго! – прошептал он. – Ей-богу, думал, что не придешь…
Она расчетливо ответила на его поцелуй.
– Да ты вся промокла… – он губами провел по ее открытым плечам. – Хочешь чего-нибудь выпить?
Она кивнула.
В номере, на столе, стояли бутылки, на тарелке – аккуратно нарезанная сырокопченая колбаса. Марусю передернуло – так все это было отвратительно, пошло, вульгарно…