Ласковин посмотрел на отца Егория. Тот хмыкал, двигал желваками, губами шевелил, прикрывши глаза. Надо полагать, подозревает, но сомневается. Бог, стало быть, пока еще его не вразумил.
«А меня?» — подумал Андрей, снова переводя взгляд на Пашерова.
Он смотрел на лицо господина депутата, выразительное лицо с шевелящимися красными губами, смотрел, не мигая, больше минуты, так что оно начало расплываться… и вдруг вывернулось цветом наизнанку, в негатив — Ласковин вздрогнул, моргнул… и увидел, что Пашеров, бросив своих собеседников, направляется прямо к нему.
Андрей (рефлекторно) принял свободную стойку, напрягся и взглядом «остановил» Пашерова. Тот застыл в пяти шагах (позади тотчас выросли телохранители) и с долей удивления разглядывал Ласковина. Андрею показалось, что Пашеров не очень-то понимает, что его подтолкнуло.
Сделав полшага навстречу (расслабься!), Андрей ухитрился выдавить улыбку. Спиной он ощутил близость отца Егория, и это прибавило уверенности.
— Мы знакомы? — отрывисто спросил Пашеров.
— Заочно, — ответил Ласковин, почему-то стараясь не смотреть Пашерову в глаза.
Отец Егорий слегка подтолкнул Андрея, и тот, шагнув в сторону, представил:
— Отец Егорий Потмаков!
Игорь Саввич качнул большой головой, но руки не протянул. Пашеров — тоже.
Телохранители сосредоточили внимание на Ласковине. Профессионалы!
— Наслышан, — выдержав напряженную паузу, отозвался Пашеров. — Детское общежитие, верно?
— Приют, — поправил отец Егорий.
— Анатолий Иванович! — позвал один из «покинутых» чиновников.
— Простите! — спохватился Пашеров, метнул напоследок в Ласковина пронизывающий взгляд: «Что ты знаешь?», развернулся четко, как курсант на строевой, и ушел. Телохранители сомкнулись, закрыв мешковатую фигуру господина депутата.
— Ну как? — одними губами спросил Ласковин. Отец Егорий, сжав кулаки, мрачный, напряженный, глядел куда-то за спину Андрея. Ласковин тронул его за руку:
— Да?
— Да! — сказал Потмаков. — Он!
И что дальше?
Вывернувшееся негативом лицо Пашерова возникало перед мысленным взором Ласковина, стоило ему закрыть глаза. Но сама мысль о дьяволе здесь, в этом великолепном зале, в толпе «важных» лиц и господ, облеченных властью, на «великосветском» приеме, в сиянии многоярусных люстр, отражавшихся в сотнях бокалов, — сама мысль об этом была так же неуместна, как плесень на стенах или трясущий лохмотьями юродивый на снежно-белой скатерти длинного стола. То есть поговорить о сатане можно и здесь. Но не всерьез же!
— Пойдем, Андрюша, — сказал отец Егорий. — Пойдем.
Да, надо уходить. Ласковин взял рюмку с чем-то прозрачным, проглотил, не закусывая, выдохнул… и резко обернулся.