«Ты возвращайся, Андрю-уша, пораньше! А то мне спать одной ску-учно!» Возвращусь. Непременно. Если башку не проломят!
Стоит, блондиночка крашеная, ножками перебирает, «цок-цок». Головка — набок. Кошечка. Смотрит. Шрамом на носу заинтересовалась. Хороший шрам.
— Это, — грубо сказал Ласковин, коснувшись носа, — от сифилиса, поняла?
Фыркнула. Повернулась на каблучках, зацокала прочь.
Зря, конечно, обидел. Это потому, что издерган, потому что Маринку не к месту вспомнил. Дура баба. Родила бы — жила как положено. Так нет, за фигурку свою боялась. Боялась, бросит ее Ласковин, если красоту растеряет. За работу свою боялась ар-ти-сти-ческую. (Педиков этих, кутюрье а-ля рюсс, передавил бы. Костюмчики — зараз не проблеваться. Месть «голубой» братии нимфоманкам.) Бабы, они умные-умные, а в каждой внутри — дурь какая-нибудь. А может, зря девушку спугнул? Переночевал бы в уютном гнездышке. В ласке и заботе. Да стоит ему рубашку снять — любая женщина растает. И не потому, что сложен как надо, а потому, что ранен! А русской женщине заботу проявить — куда там постельные развлечения! И это правильно. Забота — правильно, и то, что девочку отшил, — правильно. Кто поручится, что не пасут его? Что не вытащит девочку из постельки ублюдок Крепленый со товарищи?
Тут Ласковин сообразил, что уже минут десять топчется на своем месте. Тормоз ты, гражданин Ласковин. Как начинающий боец, которому Абрек дня четыре назад объяснял-объяснял порядок сопровождения груза, а потом плюнул и спросил: «У тебя машина есть?» «Есть!» — гордо ответил боец. «Там у нее между сиденьями палка такая торчит, ручной тормоз, знаешь?» «Ясное дело, знаю», — удивился боец. «Так пойди его поцелуй! — бешено зарычал Абрек. — Это твой папа!»
Черт, как давно это было.
Андрей покинул арку, остановился у черной зеркальной витрины, постоял чуток… Вроде приметных рож не наблюдается. Правда, видимость, мягко говоря, ограниченная.
«Да что я дурью маюсь! — сказал он сам себе. — Будут „тобольцы“ слякоть месить, как же!»
Подъехать на тачке, выскочить, пшикнуть в нос си-эской, под ручки — и поехали. Или еще проще: окошечко приспустить, пистолет с глушителем, бац — не громче, чем ботинком в лужу. «Упал тут один алкаш… Где?.. Да вон лежит. А, ну пусть лежит, раз упал».
Стеклышко поднять — и дальше поехали… «Хоп-хрен вам, мудилы!» — подумал Ласковин, испытывая очередной слабый всплеск ярости.
И побрел дальше, медленно, сутулясь, ногами шаркая… Ага, вот и Суворовский!
Андрей остановился у перехода, когда красный уже замигал. Народ прихлынул, подталкивая Ласковина к краю тротуара…