Герой наш был тогда семи лет. Во всю болезнь матери он не хотел идти прочь от ее постели; сидел, стоял подле нее; глядел беспрестанно ей в глаза; спрашивал: "Лучше ли тебе, милая?" - "Лучше, лучше, - говорила она, пока говорить могла, - смотрела на него: глаза ее наполнялись слезами смотрела на небо - хотела ласкать любимца души своей и боялась, чтобы ее болезнь не пристала к нему - то говорила с улыбкою: "Сядь подле меня", то говорила со вздохом: "Поди от меня!.." Ах! Он слушался только первого; другому приказанию не хотел повиноваться.
Надобно было силою оттащить его от умирающей. "Постойте, постойте! кричал он со слезами. - Маменька хочет мне что-то сказать; я не отойду, не отойду!.." Но маменька отошла между тем от здешнего света.
Его вынесли, хотели утешать: напрасно!.. Он твердил одно: "К. милой!", вырвался наконец из рук няни, прибежал, увидел мертвую на столе, схватил ее руку: она была как дерево, - прижался к ее лицу: оно было как лед... "Ах, маменька!" - закричал он и упал на землю. Его опять вынесли, больного, в сильном жару.
Отец рвался, плакал: он любил супругу, как только мог любить. Сердцу его известны были горести в жизни; но сей удар судьбы казался ему первым несчастием...
С бледным лицом, с распущенными седыми волосами стоял он подле гроба, когда отпевали усопшую; рыдая, прощался с нею; с жаром целовал ее лицо и руки; сам опускал в могилу; бросил на гроб первую горсть земли, стал на колени; поднял вверх глаза и руки; сказал: "На небесах душа твоя! Мне недолго жить остается!" и тихими шагами пошел домой. Сын его лежал в забытьи; он сел подле кровати и думал: "Неужели и ты пойдешь вслед за матерью? Неужели вы меня одного оставите?.. Да будет воля всевышнего!" Леон открыл глаза, встал и протянул к отцу руки, говоря: "Где она? где она?" - "С ангелами, друг мой!" - "И не будет к нам назад?" - "Мы к ней будем". - "Скоро ли?" - Скоро, друг мой; время летит и для печальных". Они обнялися, заплакали: старец лил слезы вместе с младенцем!.. Им стало легче.
И ты, о благотворное время! Спеши излить целебный свой бальзам на рану их сердца! И ты, подобно Морфею, рассыпаешь маковые цветы забвения: брось несколько цветочков на юного моего героя: ах! он еще не созрел для глубокой, беспрестанной горести; и много, много еще будет ему случаев тосковать в жизни! Пощади его младенчество! Не забудь утешить и старца: он был всегда добрым человеком; рука его, вооруженная лютым долгом воина, убивала гордых неприятелей, но сердце его никогда не участвовало в убийстве; никогда нога его, в самом пылу сражения, не ступала бесчеловечно на трупы несчастных жертв: он любил погребать их и молиться о спасении душ. Благотворное время! Успокой старца, дай ему еще несколько мирных лет, хотя для того, чтобы он мог посвятить их на воспитание сына. Пусть иногда воспоминают они о любезной, но без тоски и страдания; пусть удар горести изредка отдается в их сердце, но тише и тише, подобно эху, которое повторяется слабее, слабее, и наконец... замолкает.