Однако, вне всяких сомнений, По опять подвела его привычка. Доу он послал «тысячу благодарностей за доброту и великое терпение, не говоря уже о вывернутом наизнанку пальто… Передай жене мои глубокие сожаления из-за неприятностей, которые я ей доставил». Потом он попросил Томаса поклониться «Дону, чьими усами я восхищаюсь, несмотря ни на что… и извиниться перед мистером Фуллером за то, что разыграл такого дурака в его доме…». Итак, он ходил по улицам в вывернутом наизнанку пальто и смеялся над чьими-то испанскими усами. Еще он неприлично вел себя в чьем-то доме. Но это не такие уж смертельные оскорбления, скорее развлечение для окружающих. Однако не надо забывать о безграничной гордости По, так же как о его природной вежливости и привычке не нарушать правил приличия. Когда же это случалось, он впадал в отчаяние, и причинами его болезней были не злоупотребление спиртным, а глубокое раскаяние и чувство вины.
Естественно, результатом вашингтонской эскапады была невозможность встретиться с Тайлером, что не оставляло надежд на получение места в администрации. Сомнительно также, что По удалось завербовать много подписчиков для нового журнала. Но даже если и удалось, то вряд ли он их запомнил. «Ты сказал Доу о том, — написал он в письме другу, — что коммодор Элиот выразил желание, чтобы я подписал его? Было это на самом деле или мне только приснилось?» По был категорически не способен экономически обосновывать или же финансово обеспечивать то или иное дело.
Вскоре после возвращения из Вашингтона семейство По вновь снялось с места. Вечные долги заставляли их постоянно перемещаться. На этот раз они оказались в пригороде Филадельфии, в районе, который назывался Спринг-Гарден, в дощатой в три комнаты пристройке под односкатной крышей. Так описывал их новое жилище их сосед и новый знакомый, капитан Уэйн Рид. Марию Клемм он характеризовал как «женщину средних лет и мужеподобной внешности». Его удивляло то, что она могла быть матерью «женщины столь же ангельского вида, как и нрава».
Рид пишет и о том, какую роль Мария Клемм играла в семье. «Она была неусыпным стражем этого дома, — сообщает он, — охранявшим его от всего на свете… Она была единственной служанкой, содержавшей дом в чистоте; единственным посыльным, осуществлявшим постоянную связь поэта с его издателями… И только она единственная отправлялась на рынок, откуда приносила отнюдь „не сезонные деликатесы“, а то необходимое, что спасает от голода».
И все-таки, несмотря на нужду, на болезнь Вирджинии, окружающие воспринимали семью как относительно благополучную. Другой сосед вспоминает, как по утрам «миссис Клемм и ее дочь вместе поливали цветы… Они всегда казались веселыми и счастливыми, и часто, заворачивая за угол, я слышал смех миссис Клемм. Миссис Клемм постоянно хлопотала по дому. По утрам я наблюдал, как она мела двор, мыла окна и крыльцо и даже белила ограду». Где бы ни жило семейство, все отмечали чистоту, ухоженность их дома. Кстати, и в Спринг-Гарден лучшую комнату Мария Клемм сдавала жильцам. Таким образом ей удавалось сводить концы с концами.