Мария Клемм написала миссис Ричмонд: «Энни, мой Эдди умер. Это случилось вчера в Балтиморе. Энни! Помолитесь за меня, вашу одинокую подругу! У меня больше не осталось никаких чувств».
Наверное, она следовала воле По, когда отдала все бумаги Руфусу Грисвольду, однако решение это, несомненно, оказалось губительным для репутации покойного, окончательно ее испортив. Грисвольд написал воспоминания, где ругательства и оскорбления перемежались клеветой, и поставил их предисловием к третьей книге писателя. Тон этих воспоминаний был таким же, как и у некролога Грисвольда, опубликованного на другой день после похорон и утверждавшего, что эта смерть «удивит многих, но никого не огорчит… у него было мало или совсем не было друзей». Злоба автора казалась настолько очевидной, что кое-кто поднял голос против такого поношения памяти писателя, однако клеветнические утверждения в адрес Эдгара А. По оставались в моде до конца XIX столетия.
Шарль Бодлер однажды заметил, что «эта смерть была почти самоубийством, таким самоубийством, которое подготавливалось долгое время». В самом деле, По верил, что со дня рождения отмечен Роком. Ему, причем с ранних лет, было отлично известно то, что однажды он назвал «железными тисками Отчаяния». В одном из ранних рассказов, «Рукопись, найденная в бутылке», повествователю принадлежат слова: «Мы, без сомнения, быстро приближаемся к какому-то ошеломляющему открытию, к разгадке некой тайны, которой ни с кем не сможем поделиться, ибо заплатим за нее своею жизнью».[35] По было предначертано умереть в бесчестии. Ему было суждено умереть в беспамятстве. Как-то он сказал: «Я всегда думал, что отчетливо различаю шорох, когда из-за горизонта наползает тьма». Эта тьма постоянно преследовала его.
Мария Клемм сначала пожила некоторое время у Ричмондов, потом гостила у других сочувствующих ей людей; но совершенно очевидно, что иногда терпение хозяев истощалось. В конце концов она нашла себе пристанище — последнее — в «Церковном приюте и лечебнице» в Балтиморе.
А тем временем, сразу после смерти По, его слава начала расти, особенно в Англии и во Франции. Он совершенно покорил Верлена и Рембо; и Малларме и Бодлер перевели на французский язык «Ворона», тем самым отдав дань уважения американскому поэту, который в некоторых отношениях стал предтечей европейского романтизма и особенно символизма и сюрреализма. Бодлер говорил, что, читая стихотворения и рассказы Эдгара А. По, он обнаруживал в них «не только темы, которые грезились мне, но и выражения их, которые находил сам и которые По обозначил за двадцать лет до меня». Реми де Гурмон заявил, что По больше принадлежит французской, нежели американской литературе. Валери сказал Андре Жиду, что «По — единственный безупречный писатель. Он никогда не ошибался».