Когда начало смеркаться, за Ромашкиным прибежал связной.
— Командир роты вызывает.
На НП Василий встретился с тремя сержантами — это были новые командиры взводов. Кроме Ромашкина, ни один взводный не уцелел.
— Хватит мне к вам бегать, — беззлобно сказал ротный, и Ромашкин понял: в трудные минуты Куржаков бывал в каждом взводе. — Решил вызвать вас. Доложите о потерях.
Докладывали по очереди — по номерам взводов.
— Восемь убитых, четверо раненых, — сообщил Ромашкин.
— Раненых обычно бывает в два раза больше, а у тебя наоборот, — сказал Куржаков.
— В землянке сразу шестерых одним снарядом, — стал оправдываться Василий.
— А ты куда смотрел? Людей на время артобстрела надо рассредоточить по лисьим норам, пусть сидят. Будет прямое попадание — убьет одного, а не как у тебя — сразу целое отделение.
Куржаков решил не ругать лейтенант в присутствии сержантов, но все же наставлял:
— Или вот еще у некоторых с бутылками не получилось. Бросают, понимаешь, а танки не горят. Надо на моторную часть кидать. В башню или на гусеницы — бесполезно.
В землянку, согнувшись, влез комбат Журавлев:
— О, все начальство в сборе! Вовремя я пришел. Ну как, отцы-командиры? Живых накормили? Мертвые похоронены?
— Кормим и считаем живых. Мертвым спешить некуда, — ответил Куржаков.
— Сколько людей осталось?
— Полроты наберется.
— Сколько танков подбили?
— Два.
— У тебя же семь на участке роты стоит.
— Пять артиллеристы сожгли. Моих два.
— Считай все.
— Что же получится, я семь и артиллеристы семь укажут — в донесении четырнадцать будет. Кому это надо?
— Ты давай не мудри, — холодно сказал Журавлев, — уничтожено семь — так и докладывай.
— Моих два, — упрямо сказал Куржаков, и ноздри его побелели.
— Ну ладно, математик, — сердито сказал капитан. — Получи вот карты. Сегодня прислали. Начштаба в третью роту понес, а я для вас прихватил. — Журавлев, шелестя картами, стал подбирать листы, проверяя маркировку.
— А эти зачем? — спросил Куржаков, показывая два листа с окраинами Москвы.
Журавлев понял скрытый смысл вопроса, ответил:
— На всякий случай.
— Для меня такого случая не будет, — сказал Куржаков. — И взводным моим эти листы на давайте. Я пристрелю каждого, кто попятится.
Он протянул комбату листы. Журавлев какой-то миг молча смотрел на Куржакова, но листы все же взял.
Ромашкин возвращался в свою траншею и думал о Куржакове: «Что за странный человек? В бою улыбается, когда затишье — на людей рычит. Даже комбату резко отвечал…»
Ромашкин шел по хрустящему снегу, видел редкие ракеты над передним краем и цепочки трассирующих пуль. Он думал о том, что получил боевое крещение и теперь дела пойдут лучше, он стал настоящим фронтовиком. Вдруг одна из цепочек полетела прямо в него. Ромашкин не успел лечь, и огненная струя ударила в грудь. Падая, он ощутил, будто оса впилась и грызет, жалит уже где-то внутри, подбираясь к самому сердцу.