— Психоватая! Как можно любить ничто? — пожала плечами Марина.
— Ой, о чем спорим? Иль сами того не знали. Или вас не допекали своими Любовями постылые и ненавистные хахали? Ведь тоже не всякому могли ответить взаимностью и отшивали без жалости! — сказала Дарья.
— Что верно, то правильно. Любовь не гондон, на каждый хер не натянешь, — вздохнула Маринка посерьезнев.
— А что такое гондон? — спросила Лянка.
— Ишь, головастик сопливый! Что такое хер она знает, а про гондон не слышала! — пырснула смехом Юлька.
Мишка вытащил Лянку с дивана:
— Брысь спать! Живо! — прикрикнул на девчонку, та бегом бросилась в спальню.
— Мишка! А тебе Заремка не звонила?
— Нет.
— Уехала она в Москву или «на пугу» взяла?
— Да кто знает. Но я ей в ноги кланяться не стану. Бабу только повадь, потом из-под каблука до смерти не выпустит. Я себе такой беды не хочу.
— Но ведь сердце болит? — не отставала Юлька.
— Ничего. Самого себя переломаю.
— А может, глянул бы на деревенскую невесту? Как знать, может и неплохая она?
— Зачем человеку голову морочить, если в душе холод? Не смогу полюбить и жениться. Все внутри отгорело. Не стало веры…
— Вот так и дед мой говорит, что бабе сначала поверить нужно, уж потом полюбить. Он у нас не без наворотов! Его бабка с войны ждала. А он ее все равно к каждому барану ревновал. Хотя сам не промах. В деревне со всеми бабами перемаргивался. А с бабки какой спрос? Она все время при доме, по хозяйству крутится. Всегда лоб в поту, а жопа в мыле. Чего ее ревновать. Но стоит ей надеть новый фартук или тапки, дед уже за дверь выглядывает. Не ждет ли какой лысый перец нашу бабку за сараем.
— По себе судит! — усмехнулась Катя.
— А тебя отец ревновал? — спросил Мишка мать.
— Еще как! Даже когда ты родился, все равно к каждому столбу! Не смей прикасаться! Вот таким он был с самой молодости. Когда ухаживал за мной, все круги вокруг нарезал. Придет бывало на танцы, ни с кем другим не смей даже поговорить. Охраной моей был. Помню, Коленьку Сергеева увидела, мальчишку из нашего детдома. Мы обнялись с ним, разговариваем, Хасан стоит рядом, с лица почернел. Глаза, как у волка, зелеными огнями горят. Целую неделю на меня злился, как посмела с чужим человеком так тепло и долго говорить! А когда к нему в дом приехали, меня за калитку месяцами не выпускали, хотя повода не было. Не к кому было ревновать. Даже с работы приходил встречать, чтоб не приведись в какого-нибудь родителя не влюбилась. Дико мне это казалось, особо поначалу. А женщины, что в садике работали, завидовали жутко и говорили:
— Счастливая ты, Каражан! Вон как тебя Хасан любит!