На мониторе тем временем фотографии чередовались со статьями или страницами из книг по истории.
И всякий раз речь шла о геноциде или массовой резне. Бирма — год 1988-й, Судан — 1989-й, Босния и Герцеговина — 1992-й. Эти чертовы снимки делались всякий раз в самом разгаре бойни: все худшее, все, от чего Истории надо было избавиться — выблевать его, — все это сейчас проходило перед ними. Шарко искал в горах трупов тела с распиленными черепами и не находил — конечно, такие были, их просто не видно, просто фотограф не снял эти тела отдельно.
Комиссар резко нажал на кнопку выхода из презентации:
— Хватит!
Надо было обрести хладнокровие, он встал и принялся ходить по номеру туда-сюда. Люси никак не могла прийти в себя.
— Ментальная контаминация, ментальная контаминация… — повторяла она машинально.
Снова включила слайд-шоу: еще несколько снимков — и презентация закончилась.
В номере тишина, только кондиционер еле слышно гудит. Люси бросилась к окну, распахнула.
Воздуха! Ей не хватало свежего воздуха!
Шарко сжимал ладонями виски.
— Убийца, скорее всего, побывал там, везде… И появлялся всякий раз после бойни, чтобы украсть мозги.
Смертельно бледная Люси вернулась к компьютеру, села на кровать. Она смотрела на монитор, но взгляд ее был совершенно пустым.
— Шпильману было наплевать на политические, этнические или экзистенциальные причины геноцида. Он выискивал во всех этих конфликтах нечто общее — то, что внезапно меняло поведение нормальных людей, взрослых и еще маленьких, заставляя их набрасываться на других и убивать их. Перед тем как умереть, Ротенберг говорил мне о расследовании, которое вел бельгиец, говорил, что Шпильман искал материалы именно об этой самой ментальной контаминации. А еще Филип сказал, что, похоже, существует способ насильно внедриться в структуру мозга и изменить ее.
— Контаминация есть заражение. Насильно внедрить нечто типа вируса? Это ты имеешь в виду?
— Ну да, с той разницей, что у него нет ни физической, ни органической природы. Есть только нечто такое, что попадает в человека через глаза и высвобождает в нем склонность к насилию, меняя его поведение именно в этом смысле.
— То есть нечто вроде преступной коллективной истерии…
— Нечто вроде. Когда я первый раз смотрела фильм с девочками в белой комнате, я вспомнила виденное когда-то: эскадрилью военных самолетов. Первый самолет начал тогда резко спускаться, и внезапно, словно включился сигнал, вслед за ним все остальные сделали то же самое, один за другим. Как будто их связывала невидимая нить. А если это и есть пресловутый синдром Е? Представь себе: существует человек, выполняющий функции спускового механизма, он приступает к какому-то насильственному действию — и практически сразу же от одного члена его группы к другому распространяется эта зараза, ментальная контаминация, толкающая к насилию. Что, если в этом и заключается цель эксперимента, который снимал в своем фильме Лакомб? Если ему было необходимо именно что добиться воспроизведения феномена перед камерой? Оставить неоспоримое доказательство существования этого феномена?