Именно в этом направлении текли мысли Ширинбека, когда он шагал по родному микрорайону асфальтированными дорожками между домами, а затем, балансируя, как канатоходец, по первородным глинистым скользким плешинам, напоминая себе "здесь будет телефонная станция, а здесь должны построить детский сад." Ему вспомнился выдающийся турецкий сатирик Азиз Несин, который в одном из своих рассказов "Всё из-за дождя" писал: "...На кой чёрт тратить на нас бомбы? Да разбрызгай над Стамбулом два стакана воды, и жизнь в городе остановится".
Вот и начало февраля, а вместо традиционных штормовых ветров и хоть на пару недель заснеженного города, опять небо шлёт на землю моросящий дождь с зарядами мокрого снега, и город лишь слезливо хлюпает под ногами пешеходов.
Ширинбек и не собирался выходить сегодня из дому, расстроенный и даже обескураженный рассказом жены о её недавней встрече с человеком, который уже много лет вызывал у него глубокую неприязнь, как своим внешним видом, так и своими давними, в юности, приставаниями к Гюльнаре и притязаниями на её руку и сердце. Она рассказала об этом со смехом, как бы между прочим: "столько лет не появлялся, и вот - вылез откуда-то, золотые горы обещает, дурак ненормальный, и замуж зовёт... Ишак карабахский..." - добавила она любимое ругательство мужа и от души расхохоталась
В отличие от жены Ширинбек знал и откуда тот "вылез", и откуда "золотые горы", но не предполагал, что у того достанет наглости через столько лет опять становиться ему поперёк дороги, и он, в свою очередь, поведал ей кое-что из того, что знал о пути этого человека и уже долгое время таил в себе ради её же спокойствия. Однако, она серьёзного значения его рассказу не придала:
- Аллах всё видит и накажет его за его дела, а ты не связывайся, ещё появится - я сама его скалкой отделаю...
Видя настроение мужа и желая отвлечь его, Гюля напомнила ему об открытии сегодня нового универмага: "Может что-нибудь полезное для ребят будет, да и тебе костюм новый не мешает присмотреть...". О себе она не упомянула, зная, что муж никогда не приобретёт что-то для себя, не одарив при этом и её.
Вообще-то, торжественное открытие универмага состоялось, как водится, к Новому Году, в аккурат тридцать первого декабря, рапорт об этом радостном событии пошёл "наверх", а первого января он был закрыт "для устранения недоделок" на целый месяц, и вот теперь снова открыт, как полагал Ширинбек, с новыми недоделками.
Универмаг назвали "Москва", и неоновая надпись вверху большого здания была видна уже на дальних подступах к нему. Для Ширинбека в этом названии не было ничего странного и, тем более, непонятного, но дед Рустам в тесном семейном кругу ворчал по этому поводу, что, мол, негоже настолько заискивать и лебезить (он выражался короче - "лизать ....") перед "старшим братом", ведь с таким же основанием можно было назвать универмаг "Харьков", "Казань" или "Петропавловск- Камчатский". "Что, разве его строили москвичи, - обосновывал дед свою позицию, - или Москва будет снабжать универмаг своей продукцией, как югославы снабжают свой "Белград" в той же Москве? Не представляю где-нибудь в Марселе универмаг "Париж". Я понимаю, когда в Москве рестораны "Прага", "Пекин" или "Баку" привлекают посетителей соответствующими меню, а когда в Баку Московский проспект ведёт на станцию Баладжары, - этого я понять не могу. Или, например, всем ясно, почему наши улицы хранят память о двадцати шести бакинских комиссарах или выдающихся деятелях промышленности, культуры республики, но при чём здесь Патрис Лумумба?". Мириам и Гюля на такие "крамольные" речи заслуженного деда испуганно шикали на него и всплескивали руками, а Ширинбек подходил к делу более практично: "Дед, я лично с тобой согласен, но, чтобы убедить остальных, почему бы тебе не поднять этот вопрос в райкоме партии или на очередной профсоюзной конференции?" Рустам на каверзный вопрос внука отвечал вполне серьёзно: "Придёт время и там скажем, Ширинчик".