— Сколько времени ты пробудешь в наших краях? — спросил я и подумал: «Как хорошо, что она позвонила на сотовый телефон, а не на домашний». (Вот он стоит рядом на тумбе и очень удобен тем, что — не только телефон, но еще и часы, и в качестве таковых показывает время крупными цифрами — я иногда просыпаюсь ночью и вижу, который час, не надевая очков).
— Примерно неделю, — ответила, чуть понизив голос, она.
— Как жаль! — не поверите, но это я говорю, я, глядя на цветущие кусты за окном спальни (название их мне неизвестно). — Я сейчас в командировке в Квебеке, вернусь через одиннадцать дней. Ну, расскажи еще что-нибудь о себе.
Уже несколько лет я стригусь у этого парикмахера. Во-первых, он хорошо стрижет; во-вторых, не утомляет лишней болтовней. Ну и в-третьих, его фамилия — Кант, и мне это нравится, потому что нынче как собак нерезаных развелось режиссеров, писателей и прочее по фамилии Смит, Шеперд или Карпентер.
Вот только сегодня мне было назначено на без четверти час, а оба парикмахерских кресла еще заняты женщинами. Правда, им уже покрасили волосы, длинные у обеих, несмотря на средний возраст. Одной — в цвет песка с апельсиновыми ручьями, другой — в цвет ореха с песочными струйками. Красивые умеренные цвета с неброскими, приятными глазу включениями.
Одну (песок с апельсином) уже просушили при мне и старенькие, опытные, как будто и немного разболтанные, но проворные ножницы под косыми углами на небольшую глубину въезжали со стуком в кончики волос. Ее лицо было видно мне в зеркале в фас, а без зеркала, когда Кант поднимал волосы, видны были скула и левое ухо. В общем, в сочетании с реакциями на действия парикмахера и на один мой хоть и беглый, но пойманный ею взгляд — достаточно много визуальной информации, чтобы составить о ней какое-никакое представление. Глаза — живые, умные, но не настолько, чтобы мне их испугаться. Лоб высокий, подбородок слегка утоплен. Не страшно, но вот все перечисленное, плюс щеки, плюс нос — вместе слеплены не очень убедительно, и она, без сомнения, это знает и это ее не радует. Глаза ее то блеснут — прическа удалась, то настороженно поблекнут. Но вот Кант поворачивает ей голову, осторожно держа за макушку, и она опять расцветает — ей что-то в зеркале понравилось. Не буду ее смущать.
Теперь вторая (орех с песком). Ею занят помощник Канта (не знаю ни имени его, ни фамилии). Тут сразу бросается в глаза, несмотря на то, что она сидит, — сочетание полного лица и стройной фигуры. Соответственно, вместо непритязательных, как дорожные бордюры, джинсов (такие — на той первой, с которой мы уже в общих чертах разобрались), на этой второй — надеты короткие, застегнутые на икрах, бриджи, ясно говорящие о ее женской уверенности в себе, гораздо большей, чем ее уверенность в парикмахерском умении помощника Канта. Может быть, именно из-за этого помощника за все время, что я провел в ожидании, она ни разу не улыбнулась. В осанке этой дамы никакой неопределенности нет. Мне плохо видно ее, но кажется — у нее одно из тех лиц, крупных, с большими глазами и тяжелыми ресницами, которые благодаря своим пусть часто повторяющимся в здешних местах, но приятным пропорциям, нравятся абсолютно всем, хотя независимость ее немного озадачивает, а иных, возможно, и раздражает. Волосы ее еще частично в зажимах бабочкой. Уже освобожденные от них пряди сушат феном, накручивая их на цилиндрический, ежиком, гребень. С ней еще долго будут возиться, но мне до этого дела нет. Окончания ее сеанса ждет мой сосед по длинной мягкой скамье.