И вот что я прочел. От первого лица герой книги повествовал о трудном расставании с матерью перед поездкой (на отдых?) в поезде. Судя по тому, что в поезде герою предстояло ехать с бабушкой, я заключил, что герой молод, из того же, что врач посоветовал герою выпить пива или коньяка, чтобы преодолеть волнение перед предстоящей поездкой (бабушка не одобряла этого совета), можно было предположить, что герой — не ребенок. В самом деле, неужели французский врач посоветовал бы ребенку выпить для обуздания чувств пива или коньяка, да еще без одобрения бабушки? В поезде герой смотрел на синюю оконную занавеску, перебегал от окна к окну, чтобы мысленно собрать воедино разорванную колеблющимся поездом цельную картину мира, а на остановке окликнул девушку, предлагавшую проезжающим путешественникам молоко в кувшине. Она не успела к нему со своим молоком, но герой еще долго лелеял ее образ в душе, мысленно устремляясь к нему и воображая встречи с этой девушкой в окружении чудных пейзажей, неотъемлемой частью которых представлялось очарованному герою мелькнувшее в его жизни явление девушки с кувшином молока.
На этом месте я отложил книгу, поскольку был уже эмоционально переполнен прочитанным, безнадежно заражен им. И уже знал, что в предстоящие выходные не поеду за Набоковым. Я — на крючке у Пруста, этот крюк засел у меня под ребром, и мне не сорваться с него. Меня неожиданно и глубоко потряс метод Пруста — это возбужденное видение мира с его океаном бесчисленных и удивительных деталей. Я просто не мог не последовать за этой путеводной звездой, ярко осветившей вдруг мою словно пребывавшую до этого в потемках душу. Я решил, следуя указанному Прустом методу, миллиметр за миллиметром исследовать окружающий меня мир, не скупясь расходовать на него отпущенные мне природой любознательность и душевный жар. Я решил начать с закладки в книге.
Как я уже упомянул, это была банковская распечатка семилетней давности. Все эти семь лет я упорно работал и теперь не торопился заглянуть в нее, намеренно томя себя сладким предвкушением того острого наслаждения, которое я смогу ощутить, увидев, насколько я стал богаче за это время. Говорят, о двух вещах считается непристойным и даже невозможным спросить у человека в Европе: сколько у него денег и за кого он голосует. Самым странным образом именно эти две вещи меня нестерпимо тянуло всегда поведать первому встречному. Ведь это такие волнующие подробности, которые так много говорят обо мне. Разве это не прекрасно — встретив человека, сказать ему: «Здравствуйте, я голосую за Рабина, и на личном счету у меня сейчас 121 тысяча шекелей!» Если бы все вели себя так же, мир был бы другим, совсем, совсем другим.