— Нет, я не был пьян, я пошутил, — поправился я, лихорадочно прикидывая: не из тех ли она женщин, которые обязательно должны смотреть вам в глаза, чтобы убедиться, что вы действительно шутите и что в вашей шутке нет ничего топорного?
А если она найдет в моих словах что-нибудь неуместное, что она сделает, попытался угадать я, опустит глаза или ответит колкостью? Колючие женщины меня огорчают!
Я старался смотреть на нее очень вежливо и немного наивно, чтобы она сбилась, пытаясь прочесть мои мысли. Я опасаюсь женских экзаменов — они проявляют меня, как рассвет проявляет окно.
Решительным жестом я отмел подозрение, будто был пьян, да еще в лесу.
— Просто я глубоко задумался о творчестве Амоса Оза, заблудился и тут, когда уже начал пугаться, услышал его голос — голос Амоса Оза, — сказал я.
Она взглянула на меня с подозрением, но осталась.
— О чем он говорил? — спросила она.
— Он ничего не говорил, он кричал: «А-у-у!»
— Нет, не в лесу, а по радио.
— А-а. Тогда не он говорил, а диктор читал перевод отрывка из повести. Там было об одном ненормальном старике из России с манией преследования, приступами одиночества и врожденным альтруизмом.
— Как грустно, — сказала она.
— Может быть, и грустно, но я тогда решил, что я и есть тот самый старик.
Она посмотрела на меня и, видимо, оценила мой возраст. Я съежился, но понять что-нибудь по ее лицу было нельзя.
— Но я, конечно, намного моложе того старика, — сказал я и, уже произнося это, понял, что сморозил глупость. Выходило теперь, будто я решил за ней приударить, а это, если уж делаешь, нужно обязательно скрыть. И вот, пожалуйста, лицо ее стало непроницаемым и теперь напоминало запертые ворота в американском посольстве. Я откусил от сэндвича, чтобы скрыть смущение и выиграть время.
— А еще что-нибудь Амоса Оза ты читал? — спросила она.
— Я много читал его потом, но вскоре после приезда в страну я взял в библиотеке роман про одного молодого кибуцника, который в газетах просматривал только спортивные новости и очень маялся.
— Из-за спорта?
— Из-за всего, я думаю. Но книгу я не дочитал. Мне тогда еще совсем трудно было читать на иврите. Один раз я продлил книгу в библиотеке еще на месяц, а второй раз продлевать было неловко перед библиотекаршей. Она была такая милая. Ее совсем ребенком привез отец-коммунист из Америки. Коммунистам в Америке в то время было плохо. Но если честно, то не дочитал я эту книгу про кибуцника не из-за этого, а потому, что разворачивалось в ней все как-то уж очень грустно, а мне нужно было построить дом и купить машину, чтобы окончательно войти в образ того сумасшедшего старика с приступами одиночества и врожденным альтруизмом. Хотя альтруизма во мне мало, — признался я. — И там, в лесу, когда я размышлял о творчестве Амоса Оза и заблудился, я думал, что оно (его творчество) рождает во мне ощущение… — я замолчал, подыскивая слова.