Хрупкая женщина кивнула не вполне определенно, но можно было понять, что знает.
«Где она живет?» — спросил я.
И снова ответ не был словесным, но из поспешных движений рук, ткнувшихся в окружающее пространство, я понял, что нечаянно пришел туда, куда должен был прийти, и нашел комнату, которую должен был найти.
Маленькая женщина в дополнение кивнула на платье, висящее на окне, и я увидел, что оно слишком велико для нее, но в самую пору той, которую я держал на руках.
«Наркотики?» — спросил я о своем странном, нежном, приятном грузе.
Снова кивок, который трудно истолковать.
Ножки мощного с виду стола приемной комиссии тонули в легком облачке. Может быть, поэтому массивный стол на та ком небольшом сгустке тумана в огромном бледно-голубом небе казался очень устойчивым. Он был наглухо закрыт с обращенной ко мне стороны. Ног приемной комиссии я видеть не мог.
Зато обращенные ко мне лица были очень внимательны, осуждение не читалось в них, но были они все заодно: кто-то наклонился в мою сторону всем туловищем, кто-то прищурил глаза, кто-то приблизил лицо. Да, они были все заодно, и фигура в центре стола, оставаясь прямой и недвижной, обратилась ко мне с вопросом:
«Почему же ты не остался с ней?»
Парторг Петров остановил меня в коридоре с крашенными синей масляной краской панелями и обычным своим шутливо-командным тоном предложил зайти к нему в партком. Я не был членом партии и очень удивился, но, зная Петрова, не ждал подвоха.
— Вот эту бумагу предлагается подписать. — Он протянул мне лист. Это был проект осуждения израильской агрессии советскими евреями. Я прочел.
— Ты же знаешь, — сказал я, — что мне не хочется этого делать.
Он засмеялся, как умел смеяться Петров, — даже в его смехе личное и общественное были отделены друг от друга. Это была характерная его черта: резко отделять друг от друга события и субстанции. Год назад он приехал с похорон друга, тогда он еще не был парторгом, а инженером, как все мы.
— Захлебнулся блевотиной, — без обиняков и даже приподнято объяснил он.
— Сколько ему было? — сочувственный женский вопрос из-за соседнего кульмана (тогда еще никто не подозревал, что кульманы, как паруса, скоро исчезнут, только брутальнее, чем паруса — напрочь, до единой особи).
— Сорок шесть.
— Молодой.
— Какой молодой? Сорок шесть. Старик, — сказал Петров, которому было под сорок, — самое время умирать.
— Помоги мне, я же знаю, ты пришел сюда, — сказал я, кивая на письменный стол и портреты вождей, — потому, что линии на ватмане у тебя получались кривыми (и ватманские листы скоро исчезнут).