Вместо ответа ему показали на склон, где лежали сотни полторы погибших бойцов. Между ними ходили санитары, выполнявшие сейчас роль похоронной команды. Иногда находили раненого, лежавшего без сознания, и после короткого спора, кому нести, грузили на носилки.
– Товарищ комиссар, – спросил Иван Межуев, – как насчет снятия судимости? Заслужили ведь.
Политработник, не зная толком, как будут снимать судимость, ответил уклончиво. Он пытался организовать небольшой митинг. Такие мероприятия непосредственно на поле боя ценились у начальства высоко, но собрать удалось немногих. Бойцы разбрелись по траншее, некоторые заснули после пережитого напряжения и выпитого рома. Иван Межуев слушал комиссара внимательно, но глаза смотрели в никуда. Руки теребили ремень винтовки, штык был испачкан засохшей кровью.
– О чем мысли, товарищ? – спросил политработник.
Бывший колхозник встрепенулся и сказал, что думал:
– Ох, и страшно было. Я ведь немца насмерть заколол.
– Это война, – сказал комиссар. – Врага надо убивать.
Он хотел произнести и другие нужные слова. О том, что родина требует мужества, надо сражаться, не щадя себя, но в это время тягуче заныла очередная мина, и комиссар невольно присел.
Он спокойно пришел сюда по склону, усеянному мертвыми и умиравшими людьми. Некоторые из них стонали, другие лежали молча, равнодушные ко всему. Их жизни в глазах политработника довольно высокого ранга мало чего стоили. Он не мог представить себя лежащим на голом склоне под лучами теплого осеннего солнца. Его жизнь не могла прерваться просто так, в бесполезном бою. Комиссар был выше этого, он вершил идеи на уровне тысяч людей. Его послали контролировать действия нового подразделения. Свою задачу он выполнил, можно возвращаться. Не хватало еще погибнуть от случайной мины.
– Не бойтесь, товарищ комиссар, – ляпнул смуглый штрафник с трофейным пулеметом. – Фрицы на предельной дальности бьют, с трех километров. Сами гляньте, никакой прицельности.
Он простодушно показал рукой в сторону очередного разрыва. Мины падали неточно, то с недолетом, то уходили в сторону.
– Я не боюсь, – ответил политработник, отряхивая землю. – По местам, товарищи. Воронков, проводи меня. Иван Андреевич, вы идете?
Последние слова были обращены к особисту Стрижаку.
– Пока останусь, – ответил тот. – А вы поспешите. И лучше сделайте крюк, напрямую идти нельзя, под мину угодите.
– Разберусь, – с достоинством ответил комиссар.
Но к совету прислушался. Сделал без особой нужды огромный крюк в сопровождении Воронкова. Тот вернулся часа через полтора, усталый, но довольный. Теперь в политотделе знают, как тяжело приходится политрукам. На обратном пути Воронков сосчитал тела убитых немцев, их оказалось четырнадцать, в том числе офицер. Вернувшись, похвалил Елхова за умело проведенный бой. При этом поглядел на отличные швейцарские часы, доставшиеся комбату от мертвого немецкого офицера.