В эти же дни Ходырев сцепился с Персюковым. Сержант меньше всего хотел стычки. Он уже понял специфику штрафной роты. Полного порядка здесь не наведешь, слишком пестрый и сложный личный состав, все решится само собой. Большинство погибнут или угодят в госпиталь, остальные вернутся в свои подразделения. Но отправка на передний край задерживалась, роту усиленно пополняли и держали в запасе.
Персюк раздобыл в санчасти справку о болезни. Погода в те дни стояла мерзкая, дул холодный ветер, с утра до вечера сыпал холодный дождь, по утрам температура приближалась к нулю. От полевых занятий люди старались уклониться, жаловались на болячки, но оставлять их в казарме было рискованно, безделье к хорошему не приведет.
Когда Борис заглянул в казарму, то стал свидетелем следующей сцены. Персюк, Кутузов и еще несколько человек сидели возле печки, на которой стоял чайник литров на семь. Оказалось, они пьют подогретую брагу, а закусывают воблой. Под ногами лежала большая вязка сушеной рыбы, компания с аппетитом обгладывала хребты. Персюк имел освобождение, Кутузов числился в другом взводе, поэтому Борис их не тронул. Приказал встать двоим бойцам своего взвода и показал на выход:
– Бегом на занятия!
Минуту раздумывал, что делать с брагой, затем решительно наклонил носик и вылил остатки на землю рядом с печкой. Персюк схватил его за кисть руки и сжал с такой силой, что Борис невольно ахнул. Персюку было тридцать шесть лет, он снова набрал прежние девяносто килограммов, округлились мощные плечи. Ходырев казался рядом с ним мальчишкой, хотя имел крепкие мышцы, был увертлив и ловок. Персюк оттолкнул его и задумчиво произнес:
– Ох, не доживешь ты до фронта.
Кутузов и остальные воры печально закивали:
– Не доживешь, точно.
– А парень хороший… был.
– Царствие ему небесное.
Персюк продолжал с сочувствием:
– А если и доживешь, то на переднем крае помрешь. Думай, как себя вести.
Ему опять поддакнули. Персюк сделал ошибку. Он насаждал в казарме тюремные законы, но о фронте и боевых действиях имел смутное представление. Считал, если здесь держит верх, то останется главарем и в окопах. Остальные будут воевать, а он сумеет отсидеться. Ходырев уже хорошо знал цену смерти, преодолел страх в первой атаке и не собирался уступать разожравшемуся борову.
– Кутузов, пошел на занятия! – крикнул Ходырев.
– Ты мне не командир.
Борис стащил его за воротник, гимнастерка треснула, Кутузов упирался, но делал это вяло. Он опасался открытой стычки, а Ходырев закусил удила.
– Всем на выход!
Прибежал дежурный по роте, танкист Луговой. Стал было успокаивать Бориса, но того трясло от злости, он был готов сорвать с плеча винтовку и любой ценой добиться своего. Все потянулись на выход, а Персюк демонстративно улегся на шинель и забросил руки за голову.